Все, я фанат этого крипового лесовушного личика, выпученных глаз и странной грации в каждом движении...

Актер - замечательный.
Персонаж-фейри - Гамп - с первой же сцены и не думает скрывать улетевшую кукуху. Резкие смены настроения, приступы ярости, отчаяние, радость, ликование (в течение 3-4 минут) - мне кажется, дикие вольные фейри вполне могут быть именно такими. Ведь им никто никогда не навязывал правила поведения - надо сидеть чинно, говорить негромко, нельзя глаза выпучить и бешено вращать ими, нельзя в пароксизме эмоций кататься по земле, это не принято. НездорОво. Некрасиво.
А главное - сквозь тело, голову и душу постоянно проходят какие-то вибрации, волны, звуки, поэтому "беспричинно" меняется настроение. Причина просто невидима. На другом краю леса что-то происходит, и через лес идут плохие сигналы. Происходящие в лесу беды отражаются на обитателях леса. Эта связь очевидна и проста. Ну не может нормально расти растение, политое бензином вместо воды. И не может адекватно вести себя тот, кто ощущает панику леса, панику места.

Хочу ради Давида Беннента посмотреть "Жестяной барабан", хотя сюжет по описанию меня пугает.

Немного Китая, а то его долго не было

Цитата из У Чэн-эня, перевод стихов ИМХО просто прекрасен... написано "перевод под редакцией Ариадны Эфрон":

"Бой длился очень долго, но все еще нельзя было опредепить, кто читать дальшевыйдет победителем. Оборотень снова достал волшебный мешок, а Сунь У-кун, как и в предыдущий раз, крикнул; «Друзья, будьте осторожны!» Но наследник престола и его полководцы не поняли, что значит «будьте осторожны», а тем временем чудовище издало резкий звук, и все четыре полководца вместе с наследником сразу же очутились в мешке. Только один Сунь У-кун, который знал, что может произойти, успел удрать.
Царь оборотней, вновь торжествуя победу, вернулся в монастырь, велел принести веревки, связал каждого пленника в отдельности и запер в погребе под замок. Но об этом мы рассказывать не будем.
Сунь У-кун, совершив головокружительный прыжок, поднялся в воздух и оттуда видел, как оборотень вернулся к себе и за ним закрылись ворота. Сунь У-кун опустился по благовещему лучу на западный склон горы и там предался полному отчаянию.
— О мой наставник! — всхлипывал он, причитая:

С тех пор, что принял я учение благое
И к школе созерцания примкнул,
Я бодисатву непрестанно славил
За то, что он меня от бед моих избавил
И руку помощи, как брату, протянул.
Затем на Запад я отправился с тобою,
Желая охранять тебя в пути,
Чтобы, не ведая опасностей, в покое,
Ты мог за книгами священными идти.
Идти туда, где храм Раскатов грома,
Тебе я, мой учитель, помогал...
О безрассудный, я того не знал,
Что ждет нас путь не ровный и покатый,
А рытвинный, ухабистый, горбатый,
Невзгодами, напастями богатый,
Запутанный, как конопляный жгут,
Что будет он длинней кишок барана,
Что захлестнет он нас петлей аркана
И что на нем нас оборотни ждут!
Напрасно я придумывал ходы,
Летал за помощью в иные страны, —
Не смог тебя спасти я от беды!

Пока Великий Мудрец Сунь У-кун предавался горестным переживаниям, вдруг где-то в юго-западной части горы опустилось на землю сверкающее разными цветами облако, и на гору полил проливной дождь. Затем кто-то отчетливо произнес:
— Сунь У-кун! Узнаешь ли ты меня?
Сунь У-кун поспешил к тому месту, откуда доносился голос, и увидел человека, у которого

...были большие уши,
Четырехугольный лик;
С виду он добродушен,
Ростом довольно велик,
Полного телосложения,
И животаст и плечист,
Словно река осенняя
Взор его ясен и чист.
Вешним теплом пронизаны
Взгляды его и слова,
Златыми цветами унизаны
Ризы его рукава.
От лика его и прохладных
Ярких его одежд
Веет довольством отрадным,
Сбыточностью надежд.
То первый из достопочтенных
Живущих в горных краях,
Майтрея присноблаженный,
Улыбающийся монах.

Увидев великого бодисатву, Сунь У-кун распростерся перед ним и воскликнул:
— О первоучитель мой, пришедший с Востока! Куда путь держишь?"

Ребята, до конца месяца хочу отдать в добрые руки "Французскую революцию" Карлейля. Сама книга бесплатная, с вас только оплата пересылки из Новороссийска до вас.
Издание с иллюстрациями на вклейках. Нехилый такой том.

Точно так же отдаю в добрые руки книги:
"Русская смута" (образ нашего Смутного времени в зарубежной литературе)
"Пустующий трон" (www.livelib.ru/book/1000099456-pustuyuschij-tro...)

Переберу книги и апну пост.

1) Вчера затопило гипермаркет, где я затаривался. Вода залила сначала стоянку, потом холл, где стояли игровые автоматы, потом поползла по направлению к магазинам. Люди снимали это на телефоны. Я попытался уйти пешком по мелководью, но не рискнул идти далеко, поскольку не видел, что за предметы несет на меня мутный поток. Что-то налетало на мои ноги, закручивалось вокруг них. Скорее всего, пакеты. Запутаться в пакете и упасть в поток грязи в мои планы не входило. Я попросился в машину к супружеской паре с йорком. Они меня вывезли из низины. Йорк выглядел скорее заинтересованным, чем испуганным.
Сегодня я сильно простужен. Спал в куртке. Так проще, чем воевать с одеялом.
Новороссийские дожди - это вам не легкая морось. И не капли, озорно шлепающие по листьям. Нас зальет еще не раз. Это не плохо и не хорошо, это просто факт.

2) Я не верю в опасность книг и разрешил бы любые. Если там идеализация чего-то антиобщественного или изнасилования или кровькишки - продавать только взрослым с предупреждением о рейтинге и в упаковке.
А простые любовные сцены читать дальшебез подробностей и ЛГБТ-тему даже не фильтровал бы. Кого это волнует, если честно? Вот было мне 12 лет, я прочел в каком-то романе Мураками сцену секса. Ну, было мне неприятно, ну, я неловко посмеялся, как много внимания уделено тому, стоит или висит, и почему висит. Еще меня поразило, почему у героя две девушки, и он их любит по-разному - как так, это неправильно. Но травмы у меня НЕ БЫЛО. Я не плакал ночами, что хочу это развидеть. А ведь я фиялочко еще то и плакать ночами вполне могу. Скорее засчитываю как плюс, что я узнал какие-то вещи о сексе и о том, что некоторые люди любят двоих. Я не побежал все это делать, и до сих пор не бегу это делать. Я просто узнал. И перестал, например, считать, что полиаморы все порочные и бездушные. Что плохого?
Мы, кстати, с мамой спорим на эту тему. Она верит, что какие-то тексты надо запрещать, потому что они несут в мир зло. Отчасти это правда. Но "несут в мир зло" - очень субъективный критерий, для цензуры этого мало. Я вот считаю, что книги Леонида Андреева (не Даниила Андреева!!!) несут зло, отчаяние, безысходность, безверие. И книги Стриндберга - тоже. И несколько романов Фолкнера, особенно "Святилище". Но это только мое мнение. Я считаю, что моего единственного мнения явно маловато для запрета мировой классики))))

3) Кошка Фенька никому не нужна, и нам тоже. Пристроить ее читать дальшемаловероятно. Польза от нее нулевая, красоты особой не вижу, поведение - раньше было плохое (зверь невоспитанный), а теперь просто зашуганное, настороженное, она вечно в стрессе. Отношение к людям - либо просит есть, либо шипит и отшатывается. Интеллект - не видали пока. Мышей - не ловит. Один раз поймала птицу.
И вишенкой на торте - мать из нее тоже так себе. Раньше у нее было фифти-фифти - либо ударит, либо приголубит ребенка, по настроению. Сейчас только бьет и шипит. Может, потому, что где-то месяц она стабильно на нервах.
От ее зашуганности есть и польза - она больше не гоняет мою кошку Шарманку, и та стала чаще гулять и как-то вернула себе свои прежние владения, практически отнятые Фенькой.
Я отследил, что Фенька планировала с весны, как ее нам подкинули, и что у нее получилось.
Планировала: 1) поселиться внутри дома - не получилось; она рвалась в дом прямо силой, с криками билась об дверь 2) потеснить хозяйскую кошку - не получилось, я Шарманку в обиду не дам 3) прилепиться ко мне - не получилось, Шарманке не изменяю))) 4) приласкаться к маминому мужу - не получилось, его бесят ее попытки под видом ласк и муркоты запрыгнуть на стол и поесть из тарелки 5) родить детей - получилось, но дети ей быстро надоели. Пищевые конкуренты. Я даже стерегу их, чтобы она не мешала им есть, не била и не гнала от миски.
У нее практически ничего не сбылось. Понятно, она прозябает в дискомфорте.
Плюс дети растут и требуют есть, а еда покупается все из того же бюджета. В теории скоро придется Фенькину порцию делить на четырех взрослых кошек. На практике мы докупаем корм, конечно, но не скажу, что его нормально хватает на всех, если судить по рекомендациям на банке.
Написано - одна банка на сутки одному взрослому коту. И это считается дешевый корм. У нас ту же банку за сутки съедают четверо, и я еще туда в соус хлеб крошу.
Человеку я бы сказал: "Не сиди на моей шее, иди ищи работу", не понимает - ногой под зад. Но кошка - это кошка. Я раньше надеялся, что она сама уйдет. Но она не уходит. Хз почему. Нас не любит, детей не любит, сама несчастная - чего цепляться? Один кот ушел бродяжничать, хотя мы его обожали, кормили, гладили и нарадоваться на него не могли. А эта пристала, как репей.
Мама предлагает ее отнести в котовое злачное место, где их все время кормят (мы знаем такое). Меня останавливает то, что кормят или нет, а на улице кот живет в разы меньше.
Не знаю, что решить. И так уже полгода. Блин.
Если оставить, то как-то сократить расходы. Узнать, где в нашем городе самые дешевые субпродукты, и брать по шесть-семь упаковок - в морозилку. Из них и остатков ненужного хлеба крутить фарш.

Самому себе проиграв войну,
Вижу близких смутно - сквозь пелену
Недомолвок и неудач.

Я держу себя у себя в плену
И боюсь, что долго не протяну -
Пленник слаб, и жесток палач.

Горек сон палачей: мой палач - ничей,
Ощетинен на мир Десяткой Мечей,
Слепнет в боли, будто в чаду.

И того, кто пса голодного злей,
Я прошу: полюби меня. Пожалей.
Дай свободу. Я не уйду.

"Лишь у одного жителя, Обеда Марша, остались корабли, которые он использовал в торговых целях. Наконец, в 1840 году он обнаружил туземное племя, поклонявшееся Глубоководным богам..."
Поклонники Лавкрафта сразу поняли, о чем идет речь.
Морок над Иннсмутом, странные шепотки из-за угла заброшенного дома, неумолчный плеск волн и уютная атмосфера ужаса и запустения.
Но те ребята, которые до опусов Лавкрафта еще не добрались, только удивятся: почему героя зовут Обед?
Почему не Завтрак и не Ужин?
Ужином, кстати, его вполне могли бы звать. Последним Ужином, сиречь библейской Тайной Вечерей (Last Supper).

Итак, что общего между констеблем Посети, Иннсмутом и Моби Диком?

Констебль Горшок Посети - персонаж нескольких книг Терри Пратчетта - полностью зовется так: Посети-Неверующего-С-Разъяснительной-Брошюрой (Visit-The-Infidel-With-Explanatory-Pamphlets). Будучи глубоко верующим омнианином (см. Омнияdiscworld.fandom.com/ru/wiki/%D0%9E%D0%BC%D0%BD...), констебль действительно впаривал неверующим брошюры религиозного содержания, которые печатал дома на миниатюрном печатном станке. В результате юноша разгонял толпу гораздо быстрее, чем любой громила-стражник с тяжелой дубинкой.
Насколько я понимаю, прототипом пратчеттовских омниан являются пуритане - английские (и американские) протестанты. Это именно они прославились обыкновением давать детям ветхозаветные имена, а когда Библии казалось недостаточно, начиналось крутое словотворчество.
Привожу длинную цитату с kurufin.ru, ибо оно того стоит.

"В XVI веке Англия становится протестантской страной. Новообращенные протестанты, как и всякие неофиты, пытались порвать "с проклятым католическим прошлым" любым доступным способом. Чтобы как можно больше отличаться от католиков, они решительно отказались давать детям имена из святцев и начали искать другие источники. Источники нашлись быстро: в моду вошли имена из Ветхого и Нового Заветов: Сэмюэл (Самуил), Эбрахам (Авраам), Сара, Бенджамин (Вениамин), Дебора (Девора), Инек (Енох). (...) Те, кому библейских источников показалось мало, начали изобретать имена сами: Черити (благотворительность), Честити (непорочность), Верити (истина), Мерси (милосердие). (...) Как и всякие радикалы, пуритане часто хватали через край, что и сказалось в их имятворчестве: детей начинают называть Everlasting-Mercy (Бесконечное-Милосердие), Sorry-for-Sin (Сожалею-О-Грехе), Faith-My-Joy (Вера-Моя-Радость).
Впрочем, это еще цветочки. Некий пуританин по фамилии Робинсон был настолько впечатлен библейской историей о том, как Самуил изрубил мечом амаликитского царя Агага, что читать дальшедал своему сыну имя Руби-Агага-На-Куски-Перед-Лицом-Господа (Hew-Agag-in-pieces-before-the-Lord). Другой пуританин гордо подписывался Овадия-Закуй-Их-Царей-В-Цепи-И-Их-Вельмож-В-Кандалы Нидхем (Obadiah-bind-their-kings-in-chain-and-their-nobles-in-arons Needham). Вот еще несколько образчиков подобного имятворчества (вместе с фамилиями):
Изучай-Писание Мортон (Search-the-Scriptures Moreton)
Божья-Работа Фармер (The-Work-of-God Farmer)
Будь-Благодарен Мэйнард (Be-Thankful Maynard)
Вознесись-Поскорее Стрингер (Stand-Fast-on-High Stringer)
Борись-За-Добро-Борись-За-Веру Уайт (Fight-the-Good-Fight-of-Faith White)
Избегай-Прелюбодеяния Эндрюс (Flie-Fornication Andrews)
Слава-Богу Пенниман (Glory-be-to-God Penniman)
Божие-Воздаяние Смарт (God-Reward Smart)
Разумеется, нормально жить с такими именами было невозможно. Людям с именами Обуздай-Грех (Tamesine) и Преуспевай-В-Труде (Prosper-Thy-Work) еще повезло: первое на слух было похоже на женское имя Томазина (Thomasina, Thomasine), а второе можно было сократить до традиционного имени Проспер (Prosper).
А вот девочку по имени Через-Многие-Испытания-Мы-Войдем-В-Царствие-Небесное Крэбб (Through-Much-Tribulations-We-Enter-into-the-Kingdom-of-Heaven Crabb) домашним приходилось сокращать просто до Tribulation (Испытание), или, ласково - Tribby (Трибби).
Один из знаменитых английских проповедников эпохи Кромвеля носил крайне благочестивое имя Хвали-Бога Бэрбоун (Praise-God Barebone). У него было три брата, которых зваличитать дальше Бойся-Бога Бэрбоун (Fear-God Barebone), Иисус-Христос-Пришел-В-Мир-Чтобы-Спасти-Его Бэрбоун (Jesus-Christ-came-into-the-world-to-save Barebone) и Если-Бы-Христос-Не-Умер-За-Тебя-Ты-Был-Бы-Проклят Бэрбоун (If-Christ-had-not-died-for-thee-thou-hadst-been-damned Barebone). Последний иногда подписывался просто-напросто "доктор Проклят Бэрбоун" (Dr. Damned Barebone). Видимо, именно в честь брата Хвали-Бога Бэрбоун назвал своего сына Пока-Иисус-Не-Умер-За-Тебя-Ты-Был-Проклят (Unless-Jesus-Christ-Had-Died-For-Thee-Thou-Hadst-Been-Damned). Но сын благочестивого проповедника не разделял вкусов папаши и впоследствии сменил свое экстраординарное имя на более "человеческое" - Николас."
Источник: kurufin.ru/html/english.html
Николас Проклят Бэрбоун:

Кстати, Обед Марш - никто иной, как Овадия (тоже ветхозаветное имя). Имя Обед в данном случае - пример авторской иронии. "Овадия" на иврите значит "раб божий", и Обед Марш действительно является верным рабом, но вовсе НЕ ТОГО бога. "У меня зазвонил телефон. Кто говорит? - Дагон..." И так далее.

А напоследок - пара слов о "Моби Дике"...
Большинство героев знаменитого романа - тоже пуритане. За исключением Квикега, Дэггу, Тэштиго и прочих иноплеменных товарищей. Ну и самого Моби Дика. (Интересно, во что он верил).
Героя-рассказчика зовут Измаил. По всей вероятности, в честь пророка Измаила, сына Агари. Трудно сказать, почему автор дал ему такое имя. Могу только предположить, что причина в его бесприютности и сиротстве. "И будет он меж людьми, как дикий осел". Также герой, несмотря ни на что, живучий и везучий, как и Измаил, не умерший с матерью в пустыне.
Антагонист - капитан Ахав - назван в честь библейского Ахава (значение имени - "дядюшка" - вряд ли важно для сюжета))))). Конечно, он "унаследовал" от своего библейского тезки две основных черты: гордыню и трагическую обреченность.
"Тетушка Харита" в русском переводе - это, разумеется, тетушка Черити (благотворительность).
Городской чудик Элайджа прямо отождествляется с Илией-пророком.

Всем спасибо за внимание!

Я перевожу стихи.

Подстрочник:

Нефритовый арочный мост
Как полумесяц.
Друзья беседуют вверх ногами
В зеркально-гладком пруду.
Ты смотришь из пруда вверх ногами
Дружелюбно
В павильоне из белого
И зеленого фарфора.

Первая попытка, пришлось забраковать:

Весь мир лежит без движения,
Деревья дышат, как спящие,
И мы в реке отражаемся,
И лодочка рыбака.
И думают отражения:
Они и есть настоящие,
А мы им, должно быть, кажемся,
И нас унесет река…

Всё не то - размер, ритм, смысл. Начну сначала. И все же не могу сказать, что мне совсем не понравилось Оставлю себе на память.

Вторая попытка:

Чист, как белый нефрит, полумесяц моста,
Гладь пруда перед нами зеркально-чиста,
И белеет на ней, не тревожа ее,
С отраженьем твоим отраженье мое.
Здесь - пускай улыбнутся друг другу друзья,
Там - беззвучно смеются, по глади скользя,
Здесь и там - зеленеет, в воде отражен,
Словно чаша, фарфоровый мой павильон.

– Леди ард Мор пришла в себя, я уверен, она выживет.
– Ты не понимаешь… – Тар жмурился, как от боли. – Ты не знаешь…
– Чего я не знаю? Чего не понимаю?
– От леа нет противоядия. Пока нет.
– Значит, твоя мама…
– Нельзя сдаваться, – Тар сжался, обхватил руками колени. – Надо думать. Один ученый… доктор Кеванн… он занимается леа, папа говорил. Но если б он нашел лекарство, все бы уже знали. Ведь так? Весь свет узнал бы. Папа знал бы. Поехал бы к нему – просить, умолять, за любые деньги... Но что толку… Он не нашел. Он ничего не нашел. Может, через полгода, год… А нам нужно – сейчас…
Флайрэль понял одно: у Тара вот-вот перегорят мозги.
– Передохни. А то ничего не придумаешь. Выпей горячего шоколаду.
Тариэн посмотрел на Флайрэ с невольным уважением.
– Звучит разумно.
– Конечно, разумно, – улыбнулся Флайрэ. – Подожди, я сейчас.
На кухне он застал тетушку Шеншиен, кухарку, за обычным занятием: она пила чай. Тетушка Шеншиен была сама похожа на круглый и весьма вместительный чайничек, поэтому, вероятно, и чувствовала настоятельную потребность постоянно заполняться крепким горячим чаем – в мороз и в жару, в нерабочее и рабочее время.
Сегодня компанию ей составлял племянник по имени Нуру, взрослый самостоятельный гражданин неполных тринадцати лет.
На жизнь молодой человек зарабатывал читать дальшесам, а школу уже год как бросил. В сезон продавал туристам с лотка штопоры в виде Меньенской башни, шкатулки из папье-маше, «монеты удачи», зеркальца, открытки с аляповато раскрашенными драконами, компасы, которые упорно искали север на северо-западе, тупые ножики из якобы нержавеющей стали. Сейчас, не в сезон, юный коммерсант жил продажей газет. А точнее, прибился к одной редакции, ночевал там же в подсобке и едва сводил концы с концами, впаривая всем желающим и нежелающим газету «Правдивые истории».
Несмотря на тесное знакомство с газетной братией, Нуру грезил о журналистике. Журналисты были богами. Один из них сам видел настоящее столкновение паровоза с гоночным автомобилем «аксалет-прима», застрявшим на рельсах. Первым успевать на место событий, быть на пожаре раньше пожарных и на месте происшествия раньше убийцы, отображать жизнь кратко и емко, называть редакционных машинисток «детка», поглощать кофе гектолитрами и бранить цензуру – что может быть прекраснее?
В ожидании, что его каким-то чудом возьмут в штат, неунывающий Нуру часто пил у тетушки чай с булочками – да еще успевал перед уходом сунуть в карман то горбушку хлеба, а то и пирожок с мясом. Иногда только тем и бывал сыт.
– Привет, маленький Лис! – улыбнулся Нуру во все двадцать восемь зубов. И тут же схлопотал от тетушки по лбу прихваткой.
– Ах ты, бесстыдник! Какой он тебе «маленький Лис»?! Вы уж извините его, младший молодой господин ард Лийс, парнишка совсем неотесанный…
– Ничего, тетушка Шеншиен. – Флайрэ на самом-то деле считал, что лучше бы прислуга звала его без церемоний, по первому имени. А то получится, как в сказке: «На помощь, младший молодой господин Флайрэль Альтэ ард Лийс ид Гьярт тонет в колодце! Ой, уже утонул…» Брат, «старший молодой господин», тоже был не в восторге, но что поделаешь… – Сварите нам, пожалуйста, три порции горячего шоколада. Для нас и для гостя. Я сам отнесу в детскую.
– Ни в коем случае! Нуру, плутишка, что ты опять сунул в карман? Покажи! Вечно сахар таскаешь… Сейчас сварю шоколад, ты отнесешь его молодым господам, и не вздумай отпить глоток, я тебя насквозь вижу!
Нуру беспечно улыбнулся тетушке.
– Слушаюсь, госпожа штаб-ротмистр!
– Почему штаб-ротмистр? – спросил Флайрэ.
– Понятия не имею. Просто…
– Просто ты пустомеля, – тетушка уже помешивала в медной шоколаднице густую коричневую массу, добавляя туда по щепотке ванили, мускатного ореха, корицы... – Убери локти со стола и вынь волосы из чая, горе мое!
Нуру и вправду следовало бы поближе познакомиться с частым гребнем и шнурами для волос. Казалось, каждый вихор на его бедовой голове тянулся к свободе и хотел чем-то выделиться из толпы, поэтому все они были разной длины и торчали в разные стороны. Может, Нуру и не макал их в чай, но в глаза ему они точно лезли.
– А это такая новая прическа, – нашелся с ответом Нуру и дернул одну прядку. – Самый писк.
– Я тебе покажу писк! Вот обрею налысо, посмотрим, кто пищать будет! – Кухарка разлила дымящийся шоколад по трем чашкам, велела Нуру принести из погреба сливок и, наконец, не без сомнений доверила племяннику поднос с миниатюрным кувшинчиком сливок и шоколадом. – Идите с ним, младший молодой господин, а то с него станется хоть край чашки облизать…
Мальчики в облаке шоколадных ароматов отправились в детскую.
Флайрэ окрыл дверь. На диване крепко спал Тариэн. Изнуренный и бледный, он сжался в комок, словно и во сне пытался защититься или спрятаться. Он был накрыт алым пледом с серебристыми гербами клана Гьярт. Рядом с ним сидел Рэн, точно каменный страж у храма.
– Рэн, извини. Я долго, да? Тар устал ждать?
– Ничего. Флайрэ – он Флайрэ и есть, – улыбнулся Рэн. – Давай сюда шоколад.
– Это ваш друг, да? Он заболел? – сочувственно спросил Нуру, с понятным любопытством разглядывая спящего Тара.
– У него мать умирает, – просто ответил Рэн.
– Рэн! – отчаянно прошептал Флайрэ, выпучив глаза. – Тихо! Вдруг услышит…
– Тар умный, он и так все понимает, – возразил Рэн. – Будем его будить или не надо?
– Зачем? – не понял Нуру. – Пускай спит.
– Да шоколад же! Он хотел шоколаду, и вдруг уснул… Разбудим?
– Сон лечит, – заметил Флайрэ. – Но пить остывший…
Тут мальчик поймал взгляд Нуру. В этом вгляде было много чего понамешано. И сопереживание, и желание помочь новым друзьям, и любознательность, и – жажда шоколада.
– Угощайся, Нуру! – Флайрэль без колебаний протянул ему свою чашку.
– Можно, старший Лис? – переспросил Нуру.
– Флайрэ угостил, так пей, – разрешил Рэн.
Нуру отпил глоток, подержал во рту и, наконец, проглотил. На выразительном личике Нуру сменились все стадии наслаждения: радость предвкушения, восторг настоящего момента и прелесть послевкусия. Если бы он так же рьяно приложился к лилейной ручке какой-нибудь красавицы, бедняжка была бы ужасно фраппирована. Или нет. Кто их знает, этих красавиц.
– Жутко-жутко горячий. У меня внутри бархат, и рассветы, и апельсиновые острова…
– Почему апельсиновые? – хихикнул Флайрэ. – Там же корица, а не апельсины…
– А острова все равно апельсиновые. Рыжие. Как вы двое.
– Мы не рыжие, – немного сухо уточнил Рэн. – Мы каштановые. Флайрэ, пей быстрей, остынет.
– Я же отдал свою…
– Пей, кому сказано.
Флайрэ подчинился. Трудно не подчиниться, когда тебе велят выпить не что-нибудь, а шоколад с пряностями. Напиток богов. Рэн тоже взял кружку и отпил глоток.
– Тару сейчас не до шоколада. Пускай спит. – Рэн вздохнул. – Хоть немного отдохнет от этого кошмара. Лишь бы ему разрешили пожить у нас. Пусть не навсегда, ну, хоть на месяц, два. Да чем дольше, тем лучше. Парень он неплохой. Будет еще один брат. Запишется в нашу школу, и учебники покупать не надо – у Флайрэ с прошлого года остались. Лишь бы не началась опять вся эта дурь.
– Какая дурь? – не понял Нуру.
– Вот эта дурь, как у взрослых обычно… Ваш клан, наш клан, вассалы моего сюзерена – не мои вассалы, это прилично, то неприлично, и что люди скажут…. Совсем замучили. Никогда не знаешь, к чему они на сей раз придерутся.
– Да понятно, к чему, – уверенно ответил Нуру. – Вы же вассалы клана Гьярт. А у него папа – из клана Хассэл, мне тетя сказала. Хассэлы – вассалы клана Раинн. А Раинны только делают вид, что с Гьяртами раскланиваются и лобызаются. Большие кланы всегда друг друга ненавидят. Власть делят. Так что либо ваша родня взбрыкнет, либо его родня. Если вы заведете разговор, мол, давайте Тар будет нашим братиком, взрослых родимчик хватит.
– А откуда у тебя такие сведения? – Рэн впервые поглядел на Нуру с интересом.
– На кухне много чего говорят. А выводы самому додумать можно. Я ведь журналист.
– Правда? – Рэн приподнял бровь.
– Будущий журналист, – нимало не смутился Нуру.
– И что, ты все знаешь, что с нами сегодня было?
– Нет, не все. Только то, что знаете вы.
– Ты о чем?
– Я не знаю то, что знает убийца.
Братья переглянулись. Рэн уточнил:
– А успел что-нибудь додумать?
– Нет, не особо. Только одно непонятно…
– Только одно?
– Ага. Почему все так уверенно зовут этот случай покушением на леди ард Мор.
– Как его еще называть? – быстро спросил Рэн.
– Пострадали две женщины. Одна уже умерла. Ведь так?
– Служанка. Бедняжка… – Флайрэль вспомнил безобидную сухонькую старушку, пергаментные пальцы, кровь на седых волосах. Как ее звали? Феллэ? Или Феннэ? Ужасно погибнуть вот так, будто моль от удара веером. – Только потому, что стояла рядом с госпожой…
– А почему не наоборот? Госпожа – потому что стояла рядом со служанкой?
Мальчики переглянулись.
– Чего ради убивать служанку?
– Знала слишком много. Все слуги знают слишком много. Такое уж ремесло. А кстати, чего ради убивать леди ард Мор? – парировал Нуру.
– Как насчет денег? – предположил Рэн.
– Вроде они не очень богатые, – смущенно сказал Флайрэль. И умолк. Ему вспомнилось, как Тар выбирал в магазине самые дешевые письменные принадлежности. Вспомнились потертые туфельки леди ард Мор. Рассказать о таком – все равно, что предать Тара.
Ребята, не сговариваясь, притихли. Странное нападение на леди ард Мор сплотило всех троих и четвертого – спящего. Это было приключение, но это было и горе. О горе мальчики пока старались не думать.
– Тебя же Нуру зовут? – вдруг спросил Рэн. Странно, что он помнит. Обычно ему не до кухни. Наверняка слышал, проходя мимо: «Нуру, положи! Нуру, не вертись! Нуру, выгоню!» – но кто запоминает такие мелочи?
– Ага. Нуру. Ильнуру Астэ, независимый корреспондент.
– Чего именно корреспондент? – уточнил Флайрэ.
– Всего корреспондент.
Рэн протянул руку новому знакомцу. Не ладонью вниз, как положено здороваться с простолюдинами, а ладонью вбок, точно приветствуя равного.
– Рэнтийо ард Лийс. Можно – Рэн.
Нуру на миг застыл. Он к такому не привык.
Флайрэ, который в любом деле предпочитал не тянуть, сам соединил руки Нуру и Рэна и накрыл две стиснутые ладони своей.
– Ура шоколадному братству!
Мальчики облегченно рассмеялись. У Флайрэ, как всегда, получилось разрядить обстановку.

Давным-давно в загородном доме семьи ард Лийс проводили «работы», а братья бегали посмотреть на рабочих и послушать, что они говорят.
За четыре папиных сигары рабочие позволили ребятам крутиться рядом и обогащать свой лексикон.
Когда мужчины отошли покурить и перекусить, Флайрэ увидел в садовой беседке свежий бетон, поковырял веткой, потом – носком сапожка, потом стал на нем рисовать пальцем, а потом решил в него залезть. Посмотреть, что получится.
«Ой, Рэнчи, смотри, я памятник, я памятник!»…
Но увековечиться в бетоне Флайрэ не дали. Рэн ухватил братика за пояс и рывком вытащил из бетона. Флайрэ оказался на холодной сырой земле в белоснежных носках, а вот сапожки благополучно забетонировались для потомков. Флайрэ пискнул: «Как же я домой пойду?», и Рэн, используя недавно полученные знания, рассказал братцу, куда ему следует идти. И что там делать.
А потом вздохнул, подхватил малыша и на закорках дотащил до крыльца.
Оба молчали, как партизаны, но к вечеру обоих высекли – Флайрэ за сапожки, а Рэна за компанию.
Леди ард Лийс гневалась и плакала от умиления. Одновременно. Потому что крошка-Рэн, весь красный, заслонил собой напуганного Флайрэ: «Не трогайте Флэ! Он больше не будет! Сэй-блудодей мне свидетель! Чтоб мне …нуться …ом об камень, если вру!»
Рэн думал, что это не плохие слова, а просто очень сильные, очень мужские, и если так страшно поклясться, то тебе обязательно поверят.
Так что за недостойное дворянина чертыхание розги получил и Рэн…

Откуда-то с берега звучала тихая песенка:

Ругаем жизнь – меж тем она
Сквозь пальцы прошуршит,
Судьба же волей демона
Все тот же круг свершит.
И снова умирает день,
Что видел столько зла,
И снова поглощает тень
Сокрытые дела.

Эмерне Соль больше любил плыть на спине, глядя в небо, а Рэстиер – нырять. Надеялся отыскать что-нибудь ценное на дне. Однажды ему и впрямь удалось выловить серебряный амулет, и он забыл, что удача никогда не приходит дважды одним и тем же путем.
В тот день Рэстиер сокровищ не нашел, зато кое-что потерял.
Эмерне прикрыл глаза – и вскрикнул: подводная тварь ухватила его за ногу. Он стал пинаться – надо же было дорого продать читать дальшесвою жизнь.
– Эмер, это я! Зову, зову, а ты не слышишь…
– У меня уши были в воде, – Эмер перевернулся. – Чего тебе?
– Катастрофа, – понизил голос Рэстиер.
– Ну?
– Мои подштанники течением унесло.
– А ты дал им уплыть?
– Я… Ну да… Я смеялся… Чуть сам не утонул… – Рэстиера снова скрутил приступ безудержного хихиканья. – П… п… подштанники… родимые…
– Не дай мне Морбенин через два года так поглупеть!
– Мне уже холодно, – Рэс поежился. – Пойду на берег.
– Не позорься. Вынесу тебе свою верхнюю хэлу. Она до середины бедер. Завернешься в нее и выйдешь.
Эмерне быстрыми гребками поплыл к берегу. На берегу завязал свою верхнюю хэлу в аккуратный узелок, положил его себе на голову и медленно поплыл назад.
Рэстиер любовался, как он плывет.
«Ради него не жаль подштанников, да ничего не жаль. Он все-таки согласился пойти со мной. И ему не наплевать, позорюсь я или нет. Хороший знак. А на берегу мало народу…».
Додумать Рэстиер не успел. Голова исчезла. Только узелок покачивался на воде.
Рэстиер был не трус. Он сразу нырнул и увидел, как что-то белое медленно опускается на дно. Подхватил, вынырнул, с трудом погреб к берегу. Эмер, к счастью, не мешал ему плыть. Мальчик обмяк и только откашливал и отплевывал воду.
Рэс выволок друга на берег, уложил на песок.
– Твоя хэла уплыла…
Эмер не смотрел на него. И никуда не смотрел. Его глаза остекленели, тело судорожно подергивалось. Рот сам собой открылся и изверг рвоту.
Рэс никогда не слышал, чтобы спасенные утопающие вдруг начинали биться в агонии. Что это? Укус какой-то водоплавающей твари? Где рана? Он высосет яд, даже смертельный – по крайней мере, это достойная смерть, как раз по нему. И отцу придется рыдать у тела вместе со всеми. Делать вид, будто он ценит Рэса хоть немного дороже дерьма.
Никакой раны Рэс не увидел. Эмер перестал дергаться. Глаза закрылись.
Лицо белое, без кровинки. Длинные черные ресницы. Эмер стал нечеловечески прекрас…
Чьи-то смуглые руки выхватили Эмера. Отобрали.
– Ты что?! – рявкнул Рэс. – А ну, пусти!
Но парень, только что удивший с берега рыбу, перекинул Эмерне через колено, сунул ему два пальца в рот и вызвал очередной поток рвоты.
– Отпусти его! – отчаянно крикнул Рэстиер.
– Ничего… – вдруг подал голос Эмерне. – Ничего.
– Живой, – сказал рыбак.
– А то я не вижу, – огрызнулся Рэс.
– Его надо в больницу, – сказал рыбак.
– Нет, я сам его отнесу домой. Мы соседи.
Эмерне повернул голову и выговорил, стараясь четко произносить слова:
– Где моя хэла? – и улыбнулся бескровными губами.
Рэс понял все. Это была их любимая шутка, Рэстиер сам рассказал ее Эмерне – про то, как сердобольные люди спасли из реки мальчика, а мать тут же спросила: «Где его шапка?».
Эмер подбадривал его.
Эмер улыбнулся ему.
Он выздоровеет, они снова будут вместе, каждый день.
Все будет хорошо.
Рэстиер влез в штаны, накинул хэлу, рыбак подсадил ему на плечи Эмерне, и тонкие холодные мокрые руки обвились вокруг шеи Рэса.
– Парни, я лучше с вами пойду. Бог с ним, с уловом. У вас обоих вид какой-то нездоровый.
– Спасибо на добром слове, – съязвил Рэстиер. – Смотри за своими мальками, а то кот с голодухи помрет.
Молодой рыбак вспыхнул, но отвернулся, решил не связываться.

Дорога к дому оказалась мучительной. Рэс шел узкими улочками, дворами, избегал людных мест, и все же Эмеру пришлось дважды поднимать голову с плеча Рэстиера:
– У меня все хорошо, уважаемые. Немного приболел. Ничего серьезного. Мы живем близко.
Люди качали головами и пристально смотрели им вслед. Некрасивые женщины с обезьяньими лицами. Старухи. Полуголые чумазые дети.
«Пялятся. Не научены отводить взгляд».
– Как ты, Эмер?
– Ничего.
– Тошнит?
– Не сильно. Терпимо. Если бы попить…
Как назло, ни один разносчик не продавал ни чая, ни лимонада. Какой-то идиот уныло бродил вокруг фонтана с лотком, полным раскрашенных гипсовых фигурок. Тут человек загибается, а у него – «котята на счастье». Стукнуть бы по этому лотку… А в фонтане вода зеленая. Полцарства за чашку чистой воды.
– Скоро будем дома.
– Рэс… Ты, ну, будь осторожен. Хорошо?
– Стараюсь. Я же тебя не сильно трясу?
– Совсем не трясешь. Я не про то.
– А про что?
– Про вообще. Вдруг я до конца каникул проваляюсь. Не наломаешь без меня дров?
– Не каркай. Месяц он проваляется…
– Будешь ко мне приходить?
– Каждый день. Попью из твоей чашки, заберу себе микробы-хворобы.
– Дурень ты.
– Эмер…
– Что?
– Прости меня. За подштанники. Это шутка была.
– Сам прости. – Родной голос. Теплый. – Я же думал, ты просто… ты не настолько…
– И что?
– Я был глупый. Вот, видишь, я тебя обнимаю. Вот так. Не буду больше глупить.
«Ты не доверял мне, Эмер. Думал, я не настолько тебя люблю, чтобы спасти, чтобы нести на себе, чтобы беречь. Думал, у меня просто взбрыки на шестнадцатом году, похоть одна. Ничего-то ты не понимаешь, Эмер, а может, и любить по-настоящему пока не умеешь. Не можешь понять, насколько это огромное, страшное чувство. Великое. Гораздо больше меня самого. Точно огромная тень, стоящая за моей спиной. Тень до неба. Я и не мыслил бы такими масштабами, если б тебя не встретил. А ты сам понять не сумел. Что ж, ладно… Поймешь еще. Я к тебе правда каждый день ходить буду. Чего захочешь – всего принесу. Хоть ягод, хоть фруктов, хоть птичьего молока. Ты только поправляйся».
– Рэс...
– Я с тобой.
– А если нам деревьев не хватит? Чтобы пройти…
– Каких деревьев?
– Из которых деревня растет.
– Из деревьев?
– Да, из деревни, на железной дороге. Если по трое, и каждому в руки – светлячка, тогда хватит. А ты пойдешь со мной?
Приехали, подумал Рэс.
Руки, обхватившие его шею, ослабели. Потому что горели.
Эмер весь горел.
Когда Рэс, отупев от усталости и ужаса, добежал со своей ношей до дома семьи Соль, Эмерне уже потерял сознание.