Поясняю от автора: эти герои в настоящий момент уже не вместе.
У Зейдена иная любовь, намного сильнее тронувшая его душу. А насчет Цэйны... все очень сложно. Она годами мечтала о необыкновенной судьбе, о великой любви, и чтобы ее все заметили, и чтобы сгореть, как метеор, взорваться, как пороховой склад, и осколками закидать всех, до кого они долетят, и оставить у них болезненные шрамы и память на всю жизнь... короче, войти в историю. Обрести бессмертие. Бойтесь желаний, да.

Цэйна, думал Зейден. Все еще моя жена. Даже странно. У нее в последнее время меняется все - почему бы ей не сменить и мужа...
Цэйна. Она теперь живет так быстро.
Столица, которая раздражала Зейдена и отторгала его, охотно приняла его прелестную жену-художницу.
Цэйна с недавних пор жила такой насыщенной жизнью, что Зейдену было скучно слушать ее новости. Она знакомилась, дружилась, ссорилась, злословила, рассуждала о местных интригах и новых течениях в искусстве, и все это было скучно, скучно, скучно. Зейден не перебивал ее только читать дальшеиз вежливости. Наконец, он дослушал ее монолог, выждал пару мгновений, чтобы убедиться – ей больше нечего добавить. И предложил:
«Давай поговорим о другом».
«О чем?»
Зейден хотел сказать: «О том, как тяжело падали вчера дождевые капли с темных, почти черных ветвей иридэнской сосны». Это было самое яркое и прекрасное событие его жизни за последний месяц. Созерцание дождя поразило его настолько, что он долго носил рожденные в ту секунду мысли и чувства в тишине собственной души, не зная, не представляя себе, с кем поделиться…
Ему самому стало смешно.
Если записать на бумагу наши разговоры, думал он, то читатель не сразу и поймет, кто из нас художница, а кто – клановый офицер, делающий карьеру. Может быть, мы оба играем в свете чужие роли.
Зейден перестал отслеживать жизнь собственной жены. За нею не угнаться.
Он разрешил ей остаться в столице «всего на один сезон, там такие выставки, вернисажи, такие возможности»...
И в который раз отогнал мысль, вполне очевидную, что когда женщина просит «немного свободы», это значит одно: она разлюбила.
По крайней мере, это касается таких женщин, как Цэйна.
Если бы она была рядом, грубила, язвила, издевалась, сразу же каялась и бранила себя: «Я гадкая, гадкая, гадкая, я не стою пыли у твоих ног», осыпала бы его поцелуями, танцевала бы перед ним, ревновала сама и заставляла ревновать его, если бы она, не таясь, читала его личную переписку и таскала еду с его тарелки – тогда Зейден не тревожился бы за их брак. Все эти знаки означали бы: я тебя вижу, и мне не все равно, что ты есть. Воспринимать мужа спокойно Цэйна не могла, не умела – пока любила.
Ее выверты нисколько не тревожили Зейдена. Пошипит, поцарапается и свернется под боком теплым, ласковым клубком.
Цэйна не причиняла ему зла. Ни разу она не опозорила его на самом деле, не закатила истерику в людном месте, не выдала посторонним его тайн, не злословила о нем с чужими, не делала долгов на его имя, не выбрасывала его вещи тайком и не наводила в доме свои порядки. Напротив, оставаясь дома одна, Цэйна отдавала именно такие распоряжения, какие отдал бы он сам, поэтому в его отсутствие в доме не могло произойти никаких неприятных перемен. Она таинственным образом угадала тот единственный цвет – кремовый – который не будет его раздражать и в который можно перекрасить облупившиеся стены. Любой другой оттенок того же цвета показался бы ему отвратительным, он бы приказал все переделать – и Цэйна не считала это капризом, а принимала безусловно, без единого «почему?». Он и сам не знал, почему – а она не требовала ответа.
Если не считать мелких ссор и попыток подразнить, Цэйна была крайне почтительной женой. Она поддерживала любое решение мужа, не критикуя и не переспрашивая. Иногда она всего лишь ленилась переспрашивать и вникать в суть, как ленилась обычно и собирать сведения, и думать о последствиях, и брать на себя ответственность, и делать выбор – "тоска, Зейчи, какая тоска, цифры, факты, о боги, я не хочу все это знать, я тебе доверяю, ты – мужчина; как ты скажешь, так и сделаем». А иногда она не задавала вопросов именно потому, что понимала его лучше него самого. Поспорив из-за политики, Зейден отказал от дома двум знакомым, и одного Цэйна тут же азартно разобрала по косточкам, полила грязью и присыпала землей, а другого не задела и намеком. Зейден удивился – и услышал в ответ: «Он все еще дорог тебе, Зейчи. Да и ты – ему». Зейден с удивлением осознал, что так и есть. И что его оскорбило бы, если бы Цэйна обругала именно этого человека. Словом, в качестве жены Цэйна оказалась куда преданней и надежней многих леди его круга.
Что до нервов, то молодая леди ард Хассэл вовсе не была так несчастна, так «больна, совершенно издергана, разбита и в отчаянии», как сама утверждала. Говоря совсем уж начистоту, она любила трепать нервы и себе, и окружающим, любила провоцировать их, мучить, доводить до ручки, так же, как иные любят бегать по утрам и обтираться холодной водой. Это приносило ей пользу. Ее темные ведьминские глаза ярко блестели, на щеках розовел румянец. Некоторые цветы становятся пышнее и ароматнее после ливней и гроз.
Однако с недавнего времени она стала приятной, уравновешенной, любезной.
Равнодушной.
Менее проницательный супруг радовался бы, что жена чудом исправилась.
Зейден все понял правильно – чудес не бывает. И переживал разрыв.
Цэйна теперь любит кого-то другого. Обольщает его, пугает, злит, дает пощечины и тут же просит прощения. Сидит на краю подоконника, отклоняется назад и шепчет: поймаешь? Кусает его до крови и спрашивает, больно ли.
Продолжая болезненный, но бесстрастный анализ, вскрывая их союз, как нарыв, Зейден наконец вынужден был признать, что с самого начала не любил Цэйну.
Был влюблен в нее, да. Влюблен до самоотречения, пожалуй. Но не любил.
У него до Цэйны не было женщин – только мужчины – и он увлекся молодой художницей так же бурно и скоропалительно, как увлекаются любой новинкой.
Нет, ему не было плевать на Цэйну. Она была одной из пяти человек, которые что-то значили для него. В целом мире. Больше народу его сердце вместить не могло. Если бы ей грозила опасность, он бы рискнул жизнью и репутацией, чтобы ее выручить. И пока она любила его, он так же безоглядно и честно отдал ей всего себя, как и Цэйна – всю себя – ему.
Но их брак с самого начала был неверным шагом. Лучше бы им остаться друзьями. Дружить они могли бы десятки лет. Решив сблизиться еще теснее, они разрушили то, что едва успели построить. Лучшее – враг хорошего.