Обсуждали с Юлей депрессию и манию. Апатию затронули. Неврозы, психозы, любимая тема за чаем. Биполярочку обсуждали, куда без нее.
Меня Бог миловал пока от всего этого.
Говорили и про мой непоставленный диагноз.
Что имеем:
1)тревожность читать дальшес самых ранних лет (когда что-то плохое реально происходит, я не особо тревожусь, а действую, но когда все тихо, мне страшно до тошноты, потому что я НЕ ВИЖУ опасность и рисую себе ужасы всякие)
2)дикий страх за жизнь близких, с 3-х лет (мне легче рисковать собой, чем своими близкими, но это не благородство, а прагматизм, тк я тупо не захочу жить без них)
3) сверхвозбудимость (если мне просто кладут руку на плечо, чтобы привлечь мое внимание, я реально ору... пугаю людей)
4) восторженность (читать дальше я по жизни восторженный, котами-собаками-конями восхищаюсь, подарили куклу - пляшу, дали мороженку - прыгаю, даже если только что горевал... когда расстался с любовью последних пяти лет, меня утешила новая голова БЖД. читать дальшея не чувствую, что это несопоставимо по масштабу: все мы чьи-то куклы. плюс Таэ при наших долгих нелёгких притирках мне нравится. да, он может резко закрыть от тебя свой внутренний мир - "не-трогай-это-личное!", а ещё он может подложить свинью (попросить в подарок трубку и сразу же бросить курить - это о нем). но он не играет с людьми. Таэ совсем далёк от манипуляций и газлайтинга, это интересно тем, кто про власть. А он про технологии. если бы у него не заладились отношения, он ушел бы в изоляцию от мира и создал бы своими руками уникальные артефакты: "вот на что я способен, я свободен как небо и крут как Эверест, а он так не может, и он ЗНАЕТ, что не разгадает секрет моих изобретений и не сумеет их повторить". месть в стиле Таэ.меня полностью захватила возня с новым йориком. поэтому Ине обвиняют, что все его чувства поверхностны: дай ему в руки котенка, он на время забудет, что где-то взорвали город )
5) навязчивые мысли на тему радостного насилия лет с трех-четырех читать дальше (например, я представляю себя огромным хищником, смесь гигантского хорька, росомахи и динозавра, мне радостно, я в экстазе бегаю за своим хвостом, прыгаю и играю, пугаю прохожих в городе, откусываю им головы, не реагирую на оружие - видимо, я неуязвим, разрываю на части других хищных животных - не травоядных, и никого не ем, только играю, выбегаю на проезжую часть, хватаю в пасть машины и разрушаю их, некоторые машины топчу, некоторые подкидываю пастью вверх и разбиваю оземь, пляшу, мотаю головой, захлебываюсь от бешеного восторга)
6) внимание переключается само собой быстро-быстро, читать дальшеиногда минут по 5-10 всего могу держаться на одном занятии, и окружающие делают неправильные выводы: "ты отложил книгу почти сразу, тебе не интересно?" "да мне дико интересно, я просто не могу столько сидеть на месте, хочу побегать, через полчаса продолжу"...обожаю аудиокниги! спасибо ребятам, начитавшим Магистра и Небожителей...
7)неконтролируемые движения, читать дальшелицо НЕ дёргается, только руки аплодируют, стискивают или царапают одна другую, зато всю жизнь

Это тандем Дэн Улыбашка и Дэн Неулыба из моей первой (пока) истории по гилочаю - "Меж землёй и солёной волной".
Зелёный - отчасти символизирует абсент, к которому Дэниэл неравнодушен, отчасти - цвет зелёной тоски, ну а по честному у меня просто есть зелёный карандаш)))
Здесь же расскажу вкратце, что увидел насчёт Дэна.
Сейчас он в Мире Вещей - читать дальше студент.
Семья у него - по факту средний класс, но имеет ценные знакомства в высших кругах. Дом красивый, много книг.
Троих сыновей отец уже успел подрастить до одиннадцати, двенадцати и четырнадцати, в то время это означало, что все трое были сплавлены в школу и родители могли выдохнуть и большую часть года жить спокойно для себя, и вдруг внезапно - Дэн. И отец такой: shit. Но впрягся и в Дэна: он добрый католик, к тому же человек ответственный и от своего долга не бегает.
Отец честно вкладывал в нового сына деньги, нанял няньку, потом гувернантку. И мать пыталась быть с ним доброй и ласковой: "иди сюда, малыш, садись, почитаем вслух".
Естественно, Дэн дико полюбил читать, если учесть, что книга=мамино внимание. Книги были не детские, тк сюсюкающие сказки, где Красная Шапочка выходит из волка живая, матери были ненавистны. Читали Шекспира, Вальтера Скотта, Диккенса и вообще хорошую литературу. Дэн половину слов не понимал, но не решался перебивать и задавать вопросы.
Дэнни был совсем не почемучка, редкая для ребенка черта. И сейчас, если он хочет о чем-то узнать, старается выяснить это тихо, тайком, окольными путями, а не спросить прямо и расхлёбывать последствия. Он скрытный не потому, что шпик - он шпик потому, что по жизни скрытный и для него это состояние естественно.
Мать сама писала книгу, и отнюдь не любовный романчик, а серьезное исследование происхождения топонимов графства Девон. Вообще Дэн очень любил и уважал мать.
Но правда в том, что родители выполнили свои обязанности перед Богом и родом, дали стране аж трёх полезных граждан - короче, не видели особого смысла в четвертом. И растили Дэна не как интересное новое существо, а как живую рутинную обязанность: "ну, что там у тебя опять?"...
Дэн усвоил с самого раннего возраста, что он напрягает взрослых. Самим своим существованием. Старших братьев он тоже часто напрягал - они не хотели играть с мелким, а хотели тайком покурить, втихаря тяпнуть виски или обсудить вещи не для детских ушей. Кстати, благодаря братьям Дэн очень рано получил сведения о мире взрослых. Сперва раз дцать подслушал их разговоры, потом лет в пять впервые попробовал алкоголь и табак (от трубки раскашлялся и зарёкся навсегда, а вот сладковатая жгучая вкуснятина из фляги ему зашла, было весело). Братья не желали ему зла, просто прикалывались. От скуки. Ради прикола же второй брат соблазнил дэновскую гувернантку, потому что ребята приехали на каникулы из университета и им нечем было заняться. Девушка и юноши решили уединиться вчетвером. Гувернантке давно и сильно нравился самый старший, потому она и согласилась, но старший вдруг сказал, мол, я шутил, на самом деле я отказываюсь участвовать, и вам всем советую одуматься и лечь спать, а то завтра вы друг другу в глаза смотреть не сможете. Он оказался прав. Оставшиеся трое и впрямь потом сожалели. Друг другу в глаза им было смотреть - ужасно. Но никто не подумал, что запертый в своей комнате Дэн тоже все видел и слышал. Как братья кувыркаются то с его любимой учительницей, то друг с другом. Гувернантку он не выдал, но слушаться ее перестал катастрофически. Отказывался заниматься, убегал от девушки, пинал ее, кусал, швырнул в нее чернильницей и испортил платье, обзывался такими словами, каких ребенок знать не должен. Ни ласка, ни наказания не помогали, в него точно бес вселился. Гувернантка в итоге уволилась: и старший из братьев, которого она любила, ею пренебрег, и натворила с горя не пойми что, и воспитанник теперь презирает. Со временем Дэн попытался забыть тот случай. Он же чистенький, как и старший брат, у них двоих с совестью все ок и сон должен быть крепким. Вроде бы. Но на самом деле нет. Дэн чувствовал, что тоже виноват в этой истории. Как он обращался с девушкой - яростно, нетерпимо, точно маленький инквизитор, а ведь она сама себя очень сильно винила. И она по сути никому не навредила, только самой себе. За что он с ней так?.. Дэн боялся, что доделал работу своих братьев, доломал девушку. Но не знал, где она теперь, и как попросить прощения.
Потом его отправили в школу. Где ребята не могли понять, какой он и с чем его едят. В нем сочетались два Дэна: "рассудительный, целеустремлённый, уравновешенный мальчик, способный на эмпатию, помогающий в беде" и "красавец, смешливый психопат, ни искренних чувств, ни слабостей". Первого сам Дэн считал слабаком и думал, что он годится только учить уроки за обоих, потому что у второго не хватает терпения учиться. Зато второй умел выглядеть красиво. Как денди. Он без страха лазал по крышам, врал как дышал, воровал и угощал однокашников на ворованные деньги. Он был ярким и привлекательным.
На первом курсе университета, когда первый Дэн влюбился в парня, увлеченного историей, второй Дэн сделал все, чтобы расстроить его планы поехать вместе на какие-то раскопки и ночевать в одной палатке. Перехватил управление телом, сказал "нет"... Первый попытался выселить второго с чердака, но тот сумел отбрехаться: "Пойми, я о тебе же забочусь, он бы тебе отказал в самой резкой и унизительной форме, обозвал бы извращенцем, распустил бы о тебе мерзкие слухи - ты бы страдал ещё больше, чем сейчас". Дэн ограждает Дэна и от любви, и от дружбы, и от поездок на каникулах в интересные места, где ему будет комфортно и второй Дэн станет не нужен. На самом деле второй боится - у них ведь общее тело, надо держать его под контролем.
Понимая, что первый все равно будет пытаться жить по-своему, совершать какие-то поступки, любить, искать пути самореализации, и что надо его отвлечь от реальной жизни прочно и надолго, второй показал ему Мир Снов.
Новую игрушку.
Скорее теневую сторону Мира: бары с запрещенными напитками, притоны, и особенно подпольные бордели с пятнадцатилетками. Все банально: Дэну очень понравилось с местными мальчиками, но для продолжения банкета нужны были деньги, и тут пригодились навыки воровства, которыми владеет второй (Улыбашка). Улыбашка оказался на своей территории, а Неулыба зависел от него и его преступных умений. Тоже окунулся в грязь и перестал задирать нос. А в конце концов отдался Улыбашке. Что толку трепыхаться, раз он уже морально пал и потерял самоуважение - сгорел сарай, гори и хата. Неулыба стал полностью принадлежать Улыбашке душой и телом. Хэппи-энд для Улыбашки.
С тех пор Дэн в Мире Вещей уже ничего особо не хочет ловить. Иногда ему и не хочется в Мир Снов, но жизнь только там. В Мире Вещей как-то некомфортно, навыки общения пропали, с целеполаганием все печально, оканчивать университет и начинать взрослую жизнь - уже неясно, ради чего. Диплом он пишет, но тему выбрал "Пантеистические мотивы в творчестве Гофмана". По сути утверждает, будто Гофман описывал мир, счастливый без Христа, и был в этом прав; текст получается на редкость красивый и завлекательный, но не научный и абсолютно бредовый, и Дэниэлу все равно, как научный руководитель воспримет этот диплом. Бога нет, смысла в творчестве нет, любви нет (разве что с Улыбашкой, но фактически это безумие), дружбы нет (потенциальные друзья - зануды, вечно суют нос не в свое дело: "что с тобой, ты не заболел? чем тебе помочь?"), жениться и плодиться не хочется (плюс он больше по мальчикам), работать - нет, увольте, сидеть на шее родителей - стыдно. Он тайно решился в ночь после выпуска перерезать себе горло бритвой. Потому что видел уже всё - как он сам сказал бы, "насмотрелся на балаган, хватит". Опасная бритва куплена и наточена, волосок в воздухе рассекает, как у Суини Тодда, а до выпуска три месяца. Никто ничего не знает, тем более - Гил и Тэд, они вообще не в курсе, как Дэн живёт в реале. Улыбашка не против, ему-то что, он заберёт у Неулыбы остатки сил и сбежит в Мир Снов за минуту до гибели тела. И станет единственным настоящим Дэном. Вот чего ему хочется. Спасите Дэнни...

«Меж землёй и солёной волной», глава шестая

– Кто для тебя этот слепой мальчик? – спросил Дэн, указывая взглядом на спящего Чая.
Гил уставился на Двойного Дэна так, будто не приглашал его в свое логово и вообще впервые увидел.
– Кто-кто… Хрен в пальто. Ты, Дэнни, в Мире Вещей в библиотеку сходи, словарь почитай.
– Зачем?
– Хорошие слова можно узнать. Дружба. Доверие.
– Дерьмо.
– Дурак…
– Delusion*.
– Дьявол. Двойной Дэн.
Посмеялись невесело.
______
*Delusion – заблуждение, наваждение, иллюзия.

Гилу вспомнилось, как однажды в штаб-квартире банды он застал на кухне потрясенного, сжавшегося в комок Тэдди. Очки перекошены сильнее обычного, изгрызенный ноготь в зубах. «Что ты, братиш?» Мальчик выдавил едва слышно: читать дальше«Гил… А с самим собой… ну… разве так можно?» Вопрос был неожиданный. Но Тэдди, который благодаря сестре наелся мыла на десять лет вперед, на скользкие темы осмеливался говорить только шепотом и только с Гилом. Гил ответил, как умел. «Чисто технически – можно. Если иначе никак. А по-честному – лучше найти себе девчонку». Только спустя время до Гила дошло, что бедняга Тэд не наткнулся в книжке на слово «мастурбация», а наткнулся в темном углу на Дэна-Улыбашку и Дэна-Неулыбу. Извращенцы. Хоть бы запирались получше – от ребенка…
Гил очнулся от воспоминаний.
– Дэн, а как ты мои ловушки прошел?
– С помощью молитвы и такой-то матери.
– Добрая фея помогла?
Дэн ответил неохотно:
– Доброе привидение.
– А по правде?
– По правде. Тэдди, он и при жизни помогал, кому надо и кому не надо.
– Повтори еще раз, парень. А то, может, я тебя неправильно понял.
– Мне помогал призрак Тэда.
– Если б ты хотел соврать…
– …придумал бы что-то правдоподобное. Все верно. Это наш Тэд. Я его разглядел как следует. Он долго меня вел. Все ловушки показал.
– Мой друг решил указать дорогу шпиону и убийце. Забавно.
– Я не представлял угрозы. Для тебя.
– Но Тэдди этого не знал. Я и сам тебе поверил с трудом.
– Возможно, Тэд почувствовал, что я – для разнообразия – иду с миром. Или прочел мысли, все может быть. Призраки, они… другие. Другой природы. Трудно сказать, на что они способны, а на что – нет.
Гил, наконец, позволил себе поверить в чудо. Ну, не совсем поверить… Хоть понадеяться.
– Где он сейчас?
– Понятия не имею. Я его у секретной двери в скале оставил. Может, он там и завис.
– На холоде, под дождем!
Гил вскочил.
– Да стой ты! – Дэн приподнялся, зашипел от боли. Рана вынуждала его двигаться осторожно, и догонять Гила ему бы совсем не улыбалось. – Никуда он не денется, Гил. Сядь и дослушай...
– И с каких пор ты здесь командуешь?
– Извини.
Дэн тут же опустил взгляд, склонил голову и даже стал казаться меньше.
– Мутный ты человек, Дэн. Тэдди тебе помог, а ты его бросил у дверей, как собачонку. И молчал. Не хотел, чтобы мы встретились?
– Ваша встреча принесет горе. Обоим.
– А ты кто, гадалка? Или маньяк? Когда ты мне собирался сказать, что он вернулся?
– Он не вернулся. Он мертвец.
– Он – Тэд.
– И что дальше? Обнимешь его?
– Тебя забыл спросить.
– Что ж, иди. Сценарий такой: ты бросаешься к Тыковке. Ты обнимаешь Тыковку. Тыковка рассыпается в твоих руках. Аминь.
Гил молчал, осмысливая сказанное. Дэн выпил еще воды – за неимением лучшего. В банде он существовал на крепком кофе и почти не пил воду; и как еще жив до сих пор…
– Гил, он с Баржи явился. Понимаешь? Еле отпросился у Капитана. Тебя повидать – и назад. Живым до него дотрагиваться нельзя. Он сам объяснил. Кое-что показывал, кое-что рисовал веткой на земле...
– Показывал, рисовал? Он не говорит?
– Ему запрещено. Нельзя сказать или написать ни единого слова. Иначе его не пустят обратно. И останется Тэдди призраком навсегда. А может, и вовсе растает со временем, не знаю. Только через Баржу можно снова стать живым. Когда отбудешь свой срок.
– Ему не за что срок отбывать.
– Нам всем есть за что сидеть. – В голосе бывшего шпика неожиданно прорезалась искренняя боль. – Мы с тобой тоже не мальчики из церковного хора. Здесь погуляли, а там отмотаем, сколько дадут. Заслужили.
– Что ж ты к банде прибился, если так боишься Баржи? – усмехнулся Гил.
– Я бы в любом случае не избежал Баржи Молчания. Себя не перекроишь. Все находят себе клубы по интересам: кто садовод, кто садист. Наш «клуб» был не хуже других. И катиться под уклон вместе веселей… – Дэн осекся. – Вообще-то не веселей. Вообще-то я вру. Как мне и положено. А Тэдди тебя заждался. Все равно от судьбы не уйдешь.

…
– Тэд! – позвал Гил.
Ответа не было.
– Тэдди!
Дождь уходил и возвращался, уходил и возвращался, точно приступ лихорадки. Сырое дорассветное утро пахло мокрыми шкурами, лизало влажные камни, сопело, пытаясь выдать свое неровное дыхание за ветер, волочило хвост по камням, притворяясь, будто это журчит ручей в долине.
Что я делаю, подумал Гил. Идиот. Стою здесь и зову мертвеца.
Я же сам видел, как он взорвался. Я видел, что от него осталось. Я сам, своими руками собрал это "что-то" в ведро, борясь с рвотными позывами, да ещё хлюпая носом, как пятилетка. Опростал ведро в яму и закопал, как умел.
Может, это ловушка.
Может, шутка. Жестокая шутка. За которую яйца оторвать – и то мало.
– Тэд... – совсем тихо, почти безнадежно.
Он появился бесшумно, будто свет соткался из зыбкого полумрака.
Он был такой же, как раньше. И не такой.
Исчезли вечно перекошенные очки с захватанными стеклами – наверное, теперь парень видел мир ясно. И добро видел, и зло такими, как они есть. Так бывает – после смерти.
Исчезли черная фуфайка и синяя фуфайка, надетые одна на другую, жилет, ветровка… Когда Тэдди прочел, что многослойная одежда лучше сохраняет тепло, он подошел к вопросу радикально и превратился в капусту. Теперь на нем были только рубаха и штаны из одной и той же серой материи. Униформа Баржи. Он больше не нуждался в тепле.
Он выцвел. Будто рисунок попал под дождь, краски размылись. Раньше в Тэдди было больше ярких красок: густые каштановые вихры летом выгорали до рыжины, карие глаза под разным освещением казались то желтыми, то рыжеватыми, а уж синяки... Целая палитра синяков. Густо-фиолетовые, серые, черные, зеленоватые, сине-крапчатые.
Теперь синяков не было. Совсем.
Парня больше двух недель никто не бьёт.
Вполне логично – раз он умер.
Что там нам плели про ад и про чистилище? Кому Баржа Молчания – вполне себе чистилище, подумал Гил, а кому – просто место, где не бьют.
– Тэд, братиш...
А улыбка прежняя.
И весь он в этой улыбке.
Улыбается и молчит.
Да, точно, ему же говорить нельзя. С живыми.
И прикасаться к ним нельзя.
И если Гил не хочет уничтожить друга уже навсегда, то не подаст ему руки, не стукнет кулаком о кулак, не обнимет и не похлопает по тощей спине, как привык.
– Ну вот, видишь, нашел меня, – Гил старается не обращать внимания, что голос дрожит и в носу щиплет. – Пошли. Поживем пока у меня в пещере, там сухо и мухи не кусают. А дальше видно будет.
Тэд с готовностью последовал за другом. Не плыл над землёй, а шел. Только очень уж легко. Будто по морскому дну. Раньше вечно шаркал ногами. А если прыгнет – запнется носком сапога обо что-нибудь и пропашет носом землю. Сейчас на пути мальчишке попался обломок трескуна, и он без разбега перескочил камень, не споткнулся.
Гил почти все отдал бы, чтоб вести названного младшего брата за руку.
Не сотканную из тумана, живую, обыкновенную мальчишескую руку, чуть шершавую, в царапинах и цыпках.
От Тэда веяло холодом.
Это был не обычный холод, а тот самый, которым веет из подвалов полуразрушенных домов. Не понижение температуры, а мурашки по коже: уходи, человек, иди в тепло, иди к своим, тебе сюда нельзя, нельзя, нельзя.
Тэд, хоть и против собственной воли, будто шел в чернильном облаке: нельзя, не приближайся, не прикасайся, не твое это дело, живой, знаться с мертвыми.
А Гил знался.
Логика из его жизни сбежала ещё вчера, сверкая пятками. Хотел надёжно отгородиться от любой опасности, а сам собрал под одной крышей охотника за головами, шпиона и мертвеца.
Ну и что...
Это же Чаёк, Дэн и Тэдди.
Озеро гулбоков они миновали спокойно – гулбоки старались держаться подальше от непонятной и зловещей полупрозрачной сущности. Хорошо, что они такие безмозглые. Напади хоть один, коснись Тэда хоть кончиком крыла...
Дэн терпеливо ждал Гила, приподнявшись на постели, а Чай все ещё спал.
– Привет, Тэдди.
Дэн невольно смутился при виде существа, которое сам бы и не подумал пригласить под крышу, где пахнет жильем и хлебом. Он чувствовал себя скованно. Мало кто способен непринужденно болтать с мертвецом. Однако отношения следовало наладить – им, получается, какое-то время придется жить бок о бок. В случае Тэда – не жить.
– Забыл сказать спасибо... Ну, что провел мимо ловушек. Слышишь, Тэдди? Спасибо.
Тэд вместо ответа показал шпиону язык и демонстративно отвернулся, вздернув нос: пф!
– Вот хамло малолетнее, – удивился Дэн. – При жизни он таким не был.
– При жизни его бы за это избили, – объяснил Гил. – Вот он теперь и отрывается. Ничего, со временем успокоится.
А Тэд между тем лёгкими кошачьими шажками подбежал к постели и, все так же демонстративно игнорируя Дэна, во все глаза уставился на спящего Чая.
Невежливо – так пожирать человека глазами.
Вроде слепой не посинел, и таинственных знаков на теле не появилось. Чаёк как Чаёк. Повязку на ночь не снял, бедолага. Забыл, что ли? Или стесняется блеклых, лишенных выражения глаз? Неужели думает, будто пустой взгляд его уродует? Ладно, про это – потом. Со временем привыкнет. Поймет, что настоящие друзья своих не бросают, хоть нету у тебя глаз, хоть сразу четыре или восемь. Славный он. Спит мирно, не то что сам Гил, который вечно стонет и мечется во сне. Бледно-розовые губы чуть приоткрыты, будто Чай хотел что-то важное сказать и никак не дождется тишины. Лицо белое, гладкое, ни дать ни взять мраморный шарик – был у Гила в детстве такой, самый лучший в наборе, беленький, нежный на ощупь, а в руке приятно-тяжелый, и победу всегда приносил.
Тэд, присев на корточки, вглядывался в лицо спящего юноши.
– Как он тебе? – заговорщицким шепотом спросил Гил.
Хорошо бы мелкий улыбнулся, поднял большой палец вверх. А лучше оба.
Принял Чая. Признал за своего.
Но Тэд вскочил – видно, пришел к какому-то неизвестному для других решению и перестал беспокоиться из-за Чая. Это всегда было ему свойственно – поразмышляв и сделав вывод, сразу выкидывать лишние мысли из головы и идти дальше.
А дальше он пошел к противоположной стене пещеры, как раз туда, где кровопивка.
– Стой! – враз охрипшим голосом выкрикнул Гил. Кинулся бы на дурака, сбил бы с ног, да нельзя... Схватишь его – убьешь, и не схватишь – убьешь.
Гил бросил в него жестяной кружкой. Кружка ударилась будто в желе, Тэд покачнулся, по всему телу прошла рябь, но оно тут же обрело прежнюю форму. Тэд остановился, обернулся, на лице отразился лёгкий укор: я, мол, никого не трогаю, а ты кружками кидаешься.
– Гил, кто здесь? – от крика проснулся Чай, тут же сел на постели, нашел рукой руку Гила, стиснул запястье. – Это враг? Я не слышу его!
Ясно, не слышит. Тэд ступает бесшумно. Ничем не пахнет, не дышит, сердце не бьётся. Слепого, да еще спросонья, такой парень до кондрашки довести может: интуиция говорит, что он есть, а слух и обоняние – что его нет!
– Да успокойтесь вы оба, – подал голос Дэн. – Мертвых никогда не видели, что ли? Гил, этому дохлому спиногрызу твоя кровопивка, что слону дробина.
Тэд на "дохлого спиногрыза" тут же среагировал: резко повернулся к Дэну, ухмыльнулся широко, точно Питер Пэн, и показал взрослому средний палец.
Дэн фыркнул:
– Гил, ты это видел? Оборзел ребенок на Барже! Мертвые сраму не имут!
Да уж.
Стоило свести вместе этих двоих, и ни кино, ни театра не надо.
Конфликт их длился с полгода, то затухал, то возобновлялся, и мало кто помнил, с какой ерунды все началось. Тэд сослепу передал Неулыбе соль вместо сахара. Получил по темечку и от сестры, и от Улыбашки. Неулыба отвернулся – не хотел смотреть на избиение младенцев за столом. Тэд с тех пор пакостил именно Неулыбе. Тяжёлые камни в вещмешке, жгучий перец в чае. Неулыба делал вид, что ему все нипочём.
Однако смерть внесла свои поправки в эти странные отношения.
Тэд больше не боялся наказания.
А Дэн, в свою очередь, утратил обычную сдержанность. Он страдал от раны, переживал разрыв тандема, мучился тревожными предчувствиями, а хамство Тэда стало последней соломинкой.
– Нежить недозрелая!
Тэд в ответ оттянул пальцами нижние веки и состроил рожу, которая в исполнении призрака смотрелась особенно пакостно.
– Тухлая макака! Сопля эктоплазменная! – не остался в долгу Дэн. – Онрё!
– Он чего? – не понял Гил.
– Онрё, – объяснил Чай. Он больше не стискивал запястье Гила, но и руку не отдернул. Теперь их пальцы едва-едва соприкасались. – Мстительный призрак в японской мифологии. Дэн, я правильно понял – у нас появился новый друг, ныне покойный?
– Нет, старый... и беспокойный. Тэдди, призрак на вольном выпасе. Пользуется тем, что ему теперь нельзя надрать уши. Потрясает цепями, пугает старушек и невинных дев.
– Так ты старушки или девы, Дэн? – усмехнулся Гил. – И почему до сих пор невинные? Я-то думал…
– Гил, тебя тоже призраком сделать? – огрызнулся бывший шпион. – Я серьезно. Проблемы решать не надо, взрослеть не придется. Да тебе и поздно уже. Давай, соглашайся. Ты же хочешь. Будешь со своим братом по разуму торчать в Игольнице, выть со дна пропасти и случайных путников щекотать.
– Щекочут – русалки, – задумчиво сказал Чай. – Воют – вервольфы. А кстати, что делают онрё?
– Ходят непричесанные, – тут же ответил Дэн. – Посмотри на Тэдди. Примерно такая вот плачевная картина.
Тэда, похоже, происходящее изрядно веселило.
Он заплясал от восторга. Он корчил рожи – и при этом рядом не было сестры, чтобы рявкнуть: «Хватит паясничать!» и наставить ему фонарей.
Он повернулся вокруг себя. Вольно и восторженно раскинул руки.
Все мерцающие звёздочки кровопивки снялись со своих мест и светлячками закружились вокруг него.
Тэд поднял худенькую руку над головой, и на руке тут же возник мерцающий пунктир. Узоры, выложенные из белых звёздочек, заскользили по его тонкому полупрозрачному телу, и оно засветилось от макушки до пят, будто подсвеченная электрическими гирляндами скульптура из матового стекла.
Зрячие залюбовались, уронив челюсти.
А Чай, естественно, даже головы не повернул в сторону удивительного зрелища.
Он поднялся и тихо спросил, ни к кому не обращаясь:
– Почему оно слушается так легко?..
– Что – легко, Чаёк?
– Оружие морфо послушалось вашего друга. Я чувствую. Одной силой мысли он освободил пленную душу... И оно радостно расстается с жизнью. Умирает. Уходит.
И верно, звёздочки становились все тусклее, мигнули в последний раз и погасли. Тэд подбежал к стене и коснулся кровопивки. Ничего не произошло.
Тэдди нежно погладил ящик, лежащий у стены.
– Кыш оттуда, Тыковка! И так с оружием наигрался на все жизни вперед!
– Ты не того боишься, Гил, – сказал Дэн.
Гил начал понимать. Ударом ноги сбил крышку с ящика, рухнул перед ним на колени, как перед умирающим бойцом, и кинулся перерывать свои сокровища. Потускневшие самосветы в сетках трещин, потемневший металл. По лезвию меча змеилась трещина от гарды до острия. Медузы-душители ссохлись, точно пролитый яичный белок. Из тонкой трубки, инкрустированной мелкими самосветами, высыпалась горка ржавчины и потемневшие, погнутые иглы.
– Там товара на пятьдесят кусков! – Гил чуть не дымился. – Мои пятьдесят кусков!
Он доставал из ящика один испорченный артефакт за другим.
Чай сказал:
– Не трать время. Все, что в ящике – разрушено. Там только пустые оболочки.
– И ты знал? И не помешал ему?!
– Как ему помешать? Оттолкнуть? Удержать за руку? Мне показалось, он тебе дорог.
– Ещё бы не дорог! Обошелся в целое состояние!
Кулаки Гила сжались сами собой.
– Ах ты… Пятая колонна! Да за такое одним пальцем в порошок...
Гил осекся.
Тэд приблизился, он смотрел в глаза старому другу.
Что-то важное необратимо изменилось в нем после Баржи.
Он оставался таким же хрупким – нет, стал ещё более хрупким, ведь его теперь можно было и впрямь убить "одним пальцем".
Но он больше не убегал, не прятался, не сжимался в комок, не закрывал голову руками.
На лице у него было написано:
"Ну давай, бей. Прикоснись ко мне, уничтожь навсегда. Я не убегаю. Если друг, единственный за всю жизнь, меня ненавидит…".
Гил разжал кулаки.
Переглотнул.
Спросил:
– Тэдди… Объясни, зачем ты так сделал? Ради чего?
Мальчик не ответил.
А как он мог ответить?
Тишину нарушил негромкий, мягкий голос Чая.
– Кажется, я знаю, ради чего, – сказал Чай. – Ради собратьев.
– Собратьев?..
Прекрасное лицо Чая стало суровым.
– В оружии морфо заключены пленные души. Их под пытками исторгли из живых тел. Они изнемогают в неволе. Они кричат. Мы с вами этого не чувствуем. Но Тэд после смерти стал лучше понимать оружие морфо, чем людей.

Сегодня у меня в скетчбуке музыкальная тема.

Поющие и музицирующие гьеллэйх джи, сиречь морфо, с их невероятными (или невозможными?) инструментами.



Крылатый Дэрри - Тот, Кто Слышит. Информация о нем - по тэгу "Дэрри".
Характер у данного индивида сложный.

Из негативного: он трус, зануда, жадина и идейный стукач.
Стучит Альтиасу на тех, кто проявляет излишнюю инициативу. Жаждет пресекать в корне любое новаторство. Из лучших побуждений. Чтобы мир был удобнее и безопаснее. Расстраивается, если Альтиас оставляет его доносы без внимания.
Жадина - в плане "неуемный коллекционер", или, возможно, "сорока". За новую финтифлюшку для коллекции готов на любой неприглядный поступок, кроме убийства. Украсть - пожалуйста, только себя он компрометировать не будет, вытащит каштаны из огня чужими руками. У него дом под завязку забит редкостями (драгоценностями и артефактами), будто запасник музея. И ему всегда мало. Чувство насыщения не наступает. Каждая вещь - "моя прелесссть")))) поэтому его можно купить за взятку, если хорошо вникнуть в его интересы и предложить ему вещь, при виде которой он потеряет волю и чувство реальности.

Из позитивного: он старается быть полезным. У него реально тонкая душевная организация. И потрясающий голос.
В Совете Крылатых он искренне пытается приносить пользу, как он ее понимает. Например, обеспечивает поставки кофе и печенья для коллег. И нужную температуру и влажность в помещении. И правильную сортировку документов, чтобы легко было находить нужные. И прочие подобные мелочи. Обычно Крылатые не замечают, что об их комфорте кто-то заботится. Говорят: "Дэрри воображает, будто он то ли наш дворецкий, то ли всеобщий секретарь".
Про душевную организацию: как вам сказать, его чувствительность искренна и не может не растрогать. Он плачет при виде картин старых мастеров. Какое-нибудь "Возвращение блудного сына" Рембрандта может парализовать его на четверть часа, он будет смотреть на картину и тихо лить слезы подлинной душевной боли. Его ранимость, хрупкость и кавайность легко перепутать с добротой. Обычно такими нежными бывают девушки, и то чаще в романах, чем в жизни. А тут парень - тоненькое трепещущее чудо в перьях. Невольно хочется помочь ему. Пускай его убеждения вам не нравятся, вы все равно поддержите его, если он упадет в обморок прямо на вас. Он "всегда полагался на доброту первого встречного", что-то этом роде.
Про голос.
Тенор, сладкий, обволакивающий и обманчиво-нежный, но способный поразбивать в помещении все окна, если Дэрри того захочет.
Поет он только для себя, и это единственное, в чем он на самом деле глуп. Пел бы для людей, цены б ему не было.

Это у нас в городе такое. Каждый день мимо пробегаю.


Это законченный ремонт и британские медведи, у каждого своя история.


Это Лизхен по мере сил изображает инь-ян.


Это Лесли. Несколько лет о нем думал, но покупать и портить Белль ради эксперимента казалось блажью. Однако все срослось само. Случайно или чудом. У одного человека нашлась дефектная голова с пузырьками на губах и подбородке, у другого - продавалось бесхозное тело БТС. Пузыри я аккуратно стесал хаммером. Резина толстая, дырок не осталось, но молд получился другой)) ну и хорошо. Так лучше.
Так и появился Лесли. Пока обживается.

Почему любому относительно здоровому (психически) человеку становится страшно, когда его поведение доходит до некоей черты?
Я не имею в виду страх наказания.
Возможно, читать дальшеникто так и не узнает, что виноват именно ты. Или наказание уже произошло. Или тебя не захотели или не смогли покарать.
Я имею в виду непонятный нерассуждающий ужас.
У меня это чувство выражено так:
холод в животе,
ощущение, будто падаешь в пустоту,
ночные кошмары, где в роли злодея выступаю я сам и именно это страшно,
желание безотчетно царапать себя, выцарапать собственную душу из тела (сказано коряво, но сам это испытывал),
желание молчать вообще (уйти в подполье) или молчать именно об этой ситуации (час, день, неделю, месяц, пока не отпустит).

Задумался о том, что в том же "Преступлении и наказании" переживания человека, который переступил черту, описаны совсем иначе. Главное - Раскольникова мучает желание рассказать о преступлении, хотя он понимает, что этого делать нельзя. Рационально - он не должен рассказывать, иррационально - он хочет рассказать. ХОЧЕТ.
Хочет разделить свое бремя с окружающими и принять от них любую реакцию, любое наказание, лишь бы снова стать одним из них.
А я не понимаю этого.
Иногда даже рационально осознаю, что моя вина не настолько страшна, а люди рядом очень любят меня, они мне ничего не сделают, меня простят, а может, мне помогут.
Но иррационально - не могу говорить. Будто горло сдавливает. Задыхаюсь, заикаюсь - и говорю о другом.
А уж если нет уверенности, что люди отнесутся ко мне с пониманием,
тогда точно промолчу.
Самое ужасное - чем сильнее меня захватывает вина, тем меньше вероятность, что я извинюсь.
Буду себя грызть в одиночестве.
А прийти к человеку и открыться ему - вот я, это именно я сделал то-то и то-то, я виноват, прости - не смогу.

Однажды мы обсуждали это с другом. Я сказал, что с детства ругаю и наказываю себя сам, если виноват.
И не позволяю другим себя бранить и наказывать.
Друг ответил, что
А) обычно в быту (не в суде) пострадавший решает, как именно наказать виновного
Б) пострадавшему надо возместить ущерб, и степень ущерба тоже определяет пострадавший
Я ответил, что мне на это плевать.
Вот честно.
Когда мне плохо от того, что я натворил, мне плевать на пострадавшего.
Меня так сильно колотят собственные чувства, что на чувства пострадавшего и на объективную картину произошедшего - кладу болт.
Вместо решения
принять
чужой гнев
чужое неприятие меня
чужие поучения, как надо было поступить
чужие попытки задеть меня за живое, вернуть мне боль, которую я причинил другим
я заору "оставьте меня в покое!", уйду в подполье и буду там кромсать лапы и болеть
потому что
я ИСПУГАЮСЬ
посмотреть в глаза пострадавшему.
То есть, ну какбэ, в этом вопросе я реальный неадекват. (Можно подумать, только в этом вопросе).

Если бы я
(здесь говорю о сокровенном и больном, и горло опять стиснуло)
Если бы я в 14-15 все же не сбился с верной дороги и читать дальшеостался с Карэйном, то Карэйн точно знал бы, что делать.
Сперва успокоить меня.
Потом сказать мне, что я в безопасности.
Потом держать меня за руку, пока я прохожу через все дерьмо - выслушиваю чужие упрёки и исправляю свои косяки.
Он бы все время держал меня за руку, понимая, что только так я постепенно научусь действовать самостоятельно. Только так научусь быть мужественным.
Вот такой парадокс.
Он бы не обесценивал все, что со мной происходит, даже когда я сам себя обесцениваю злыми насмешками.
Если бы Карэйн знал сейчас, НАСКОЛЬКО я раскаиваюсь во всем, он бы понял. Наверное. Перед ним я точно без колебаний хоть прощения просил бы, хоть в ногах валялся бы. Не чтобы пожалел и принял назад, нет, чтобы взглянул на меня и увидел меня. Чтобы понял.
Я хочу, чтобы он знал.
Во мне не было подлости.
Все было. И глупость, и слабость, и несоциализированность. А ещё я тогда очень хотел пожить в реале, получить в нем опыт общения и ролевок и учебы и все такое, реал мне казался миром, полным неизведанных чудес.
Но если бы я знал, что потеряю Карэйна, что по сути предам Карэйна, я бы стоял столбом и не совершал никаких действий, которые могут привести к этому.

Мне не хватало тогда его советов. А он, может быть, считал себя не вправе советовать. Понимая, что я радостно лоб расшибу.
Он же не хотел власти надо мной.
Может, ему было некомфортно, что я жажду его указаний по жизни, что он мой оракул, что у меня к нему тысяча процентов доверия - то есть я на него свалил всю ответственность. Веди, поводырь, я за тобой. Я с Карэйном был как Ежи с Петруччо: "Ежи был собак. Он не отвечал за свои действия. Петруччо отвечал за действия Ежи". Я бы закрыл глаза и шел за ним вслепую, как за гуру, а ему, возможно, совсем не этого от меня хотелось.
Все хорошее, что я делаю - это о нем.
Все светлое. Все настоящее.
Каждый раз, когда прописываю любовь между моими героями, я думаю: в них горит малая искра от того ясного огня, который пылает во мне и возле которого никому в реале не дано согреться, потому что он был зажжён для Карэйна.
Когда я смотрю на свои пары БЖД, я думаю:
Хорошо, что у них получилось.
Вот так же должно было получиться и у нас.

Когда же я выберусь из "сумрачного леса", в котором заблудился?

Карэйн, если ты думаешь, что я тебя забыл и перестал ждать, то ты меня совсем-совсем не знаешь...
А если ты думаешь, что я сам должен к тебе прийти, вспомни: я всегда был идиотом. Я понятия не имею, как и где тебя искать.

У меня ремонт.
Преодолеваю тревожность на тему, что мой дом может быть разрушен, вот таким вот образом.
Яркая стена делается давно, чёрно-белая - только сегодня.
Я таки немеряно крут.

Живу.
Купил струны для укулеле.
Продавец одобрил мой чехол для укулеле (на самом деле для ракеток, с блошки).

Про бошку, опять.
Для меня всегда сюрприз, если кто-то меня не любит. Но я уже не считаю, что нивинават.
Я перерос момент "раз я не знаю, за что меня не любят, значит, я хороший и ни в чем не виноват, а мои оппоненты - гоблины злобныя".
Сейчас понимаю (внезапно в свете прочитанных китайцев, хз почему), что упорное непонимание своих косяков ну какбэ не отменяет наличия косяков.

Я в общем имею право игнорить чужое недовольство и дальше делать то, что делал. Но имеет смысл хотя бы в общих чертах понимать всю ситуацию, рассматривать происходящее не только со своей точки зрения.
Пока на практике я в это не очень умею.
Но впервые задумался, чего ради я всю жизнь считал себя неконфликтным другом, а все противоречащие сему факты объяснял как "я не хотел" или "я сам не понял, как это получилось", ну и классика "меня довели".
Я со своих попыток никогда не ссориться с друзьями не имею никакого профита.
Совсем.
Только нервы. И удары по самолюбию.
Изначально цель была - "чтобы все любили". Но. Меня так и так не любят некоторые люди, а другие - несмотря ни на что - любят. И первые и вторые свое отношение выбрали сами, не давая мне, в общем-то, никаких шансов на это повлиять.

Вторая цель никогда-не-ссоренья - чтобы не было споров и в спорах не рождались неприятные истины. Но попытка сделать людей нестрашными и безопасными путем опутывания их сахарной паутинкой тоже не факт что работает. Если человек, допустим, хочет сказать, что я неправ в каком-то вопросе, или что у меня не видно прогресса в творчестве, он это в конце концов скажет. Даже если я всегда был с ним ласков, я не могу требовать того же в ответ. И мне все равно придется решать под свою ответственность, готов ли я человека оставить рядом, вот такого, как он есть, и ради нашей дружбы терпеть его неудобный характер (потому что людей не переделаешь), или уже хрен с ним.
АПД: надо как-то ещё проработать момент, почему читать дальшея, если чувствую свою беспомощность в конкретных делах, свожу разговор на отношения. Типа: "Почему ты не выносишь мусор без напоминаний?" "Мне жаль, я не хотел никого обидеть" (сказано искренне, но ситуация с мусором не меняется). Почему я внутренне считаю хорошие отношения важнее хорошей работы? Потому что за свою жизнь я вдоволь наелся плохих отношений. И по мне лучше мягкие ленивые жопы, с которыми комфортно находиться в одном помещении длительное время, чем люди правильные, трудолюбивые и жёсткие. Пусть никто из нас в итоге не вынесет мусор, зато никто ни на кого не наорет. Но это идеал, а в реальности большинство людей - не расслабленные хиппи в нирване. Они весь день суетятся, бегают рысью и вечно чего-то требуют с меня. И надо как-то с ними взаимодействовать, желательно - продуктивно, ну, хоть не поубивать друг друга.

Узнал прикольное выражение "to cough down". Оно означает "кашлем заставить замолчать говорящего".
- Знакомьтесь, это NN, он живёт со мной...
- Кх-кхм.
- В смысле, в одном доме, в разных квартирах, не подумайте дурного, хотя я это не к тому, что я возражал бы...
- Кх-кх-кхх!!
- ...тем более что дом спроектирован в форме буквы П и его окна как раз напротив моих, поэтому я и так вижу его каждый вечер, если он забывает задернуть шторы, хотя он об этом, наверное, не подозревает, ведь если подозревает, то зачем тогда ходит по дому в одном...
- КХ-КХ-КХХ!!!
- Я имею в виду, весной в квартире холодно... вот уже и сильный кашель, и жар, все лицо красное...кстати, у меня есть травяной сбор от кашля.
занавес

Их зовут Реми и Рейвен. Кто они друг другу, я пока не знаю. Но между ними гармония. Я называю их "волчья стая". Хотя их всего двое...