Еще пришел кусочек про Риэлля - хоть тэг заводи.

ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ (начало)
В день поминовения Риэлль Рант снова оказался в Вивеке.
Солнце обрушилось на город, точно золотой молот небесного кузнеца. И расплющило всех, кроме каджитов и редгардов, которые наслаждались «погожим деньком». Остальные лежали пластом, если им было где прилечь, пили воду с кисловатыми листьями хальклоу, если могли ее купить, и всеми правдами и неправдами отлынивали от работы, если, конечно, у них была работа.
Риэлль просидел полдня в «Эльфийских Народах». Забившись в уютный темный угол и прочитав заклятие ночного видения, он чинил куртку. Конечно, ее можно было бы починить и магией. Стала бы как новая. Но для этого следовало буквально влезть куртке в душу и убедить ее, что она цела. Если ты не маг высокого ранга, то пару месяцев после такого эксперимента будешь считать себя курткой, всем телом прижиматься к людям и умолять, чтобы они тебя надели. Риэлль читать дальшене любил прижиматься к людям. И штопал вещи по старинке, любуясь аккуратными мелкими стежками. Ему нравилось работать на совесть. О каком бы деле ни шла речь. Куртка, добротная, купленная по случаю на толкучке, до него сменила пару-тройку владельцев и обзавелась подозрительными дырами на груди и спине. Риэлль тихонько вздохнул и слегка закатил глаза, впервые увидев эти дыры. Предыдущего владельца явно убили дилетанты.
Под вечер духота выгнала горожан из домов.
Данмеры потянулись в Храм с подношениями – мешочками монет и благовониями.
Риэлль тоже сходил в Храм, хотя не любил толпу, и бумажные цветы, и дешевые благовония, и мушиное жужжание сотен голосов, бубнящих молитвы. Но ничего не поделаешь. Мастера помянуть надо.
Выстояв очередь и преклонив колени перед каменной стелой в святилище, Риэлль в который раз поймал себя на том, что молится не богам – за мастера, а просто – мастеру. Зажмурившись, видел не застывшее лицо каменного Вивека, а совсем другое лицо, живое – о боги, живое – самое далекое на свете.
Риэлль не мог считаться первым и любимым учеником мастера. Не стал и близким другом. Мастер был не из тех, кому нужны близкие друзья и кто за чашей вина рассказывает им свою жизнь и открывает тайные помыслы, как на духу – он, собственно, и вина-то в рот не брал.
Если подумать, Риэлль наверняка был для него обузой. Подобранный на улице сирота. Лишний голодный рот.
Мастер просто не смог пройти мимо больного оборвыша, торгующего на улице мотками бечевки. «Купите веревочку, леди! Эй, господин, купите веревочку, всего два медяка! Хоть белье вешать, хоть картину, хоть жену, если в ней меньше ста фунтов!» В толпе кто-то крикнул: «Вот бы сам и повесился, серокожий!» «Купишь мне веревку – повешусь, а за бесплатно – не могу, товар не мой, хозяйский!» Красивый данмер вдруг остановился, внимательно поглядел на ребенка. «Мне кажется, ты сейчас правду сказал». И вдруг Риэлля какой-то бес потянул за язык, и вместо того, чтобы привычно отбрехаться, он ответил: «А может, и правду». Его болезнь не проходила, хрипы в легких были слышны безо всякой докторской трубки, а верное средство – пожевать смесь табака с перцем – не помогло. Он так боялся медленного мучительного умирания, что и впрямь – хоть в петлю лезь. Чтобы – раз, и не страшно. Только все равно по-настоящему на тот свет не хотелось, и злость брала: как так, на свете столько чудес, а он ничего толком не посмотрел. «Забирай свои веревочки, пойдем со мной». «Зачем?» «Будем тебя лечить». «Вы не один, что ли?» Риэлль привычно напрягся: может, сдернуть отсюда подобру-поздорову? «Я один. А лечить будем мы. Ты и я. Если больной не помогает врачу, он помогает болезни. Слышал такую максиму?» Риэлль кивнул, хотя понятия не имел, что значит максима. Врачей он боялся. Из достоверных источников – от других уличных ребят – он знал, что врачи могут отрезать и заспиртовать твою голову, или снять с тебя кожу, или выпустить из тебя всю кровь, чтобы перелить какому-нибудь богачу, или зашьют в тебя вместо твоих родных потрохов – собачьи… Но данмер был спокойный, милый, простой, и Риэлль как-то сразу поверил: он такими вещами не занимается. Уже по пути к дому данмера он спросил: «А какая вам выгода – меня лечить?» «Сложно объяснить. Но ты, может, поймешь. Я понял, что так надо, вот и все. Надо идти домой именно той улицей, а не привычной дорогой. Надо заговорить с тобой. Зачем все это нужно, мы с тобой узнаем позже. Это называется – чувство своего пути. Или интуиция. Но «чувство пути» мне нравится больше. Наша жизнь так сложна, что рассудком ее все равно до конца не постичь. Все варианты не просчитаешь. Рассудок в познании мира – вспомогательное средство, он похож на географическую карту – полезная вещица. Но карта сама никуда не ведет и не подсказывает, какой путь лучше для тебя. Если судить по карте, то лучше – самый короткий и легкий путь, а в жизни часто оказывается, что на нем ждет засада. Или это просто не твой путь, и на нем ты ничему не научишься. Понимаешь? Вот мы и пришли»…
Лечение началось очень странно: мастер накормил Риэлля самой обычной рисовой кашей и напоил самым обычным, но очень вкусным чаем. Натер ему спину и грудь пахучей мазью. Дал горькое зелье из стаканчика со странными черточками на боку. И стал рассказывать сказку. Риэлль сильно кашлял, и мастер дал ему подышать парами какого-то варева, но все это между делом, продолжая рассказывать. Риэлль не понимал, когда же ему разрежут горло, проткнут легкие и выпустят гной. На прямой вопрос мастер ответил несерьезно: «Может, не надо пока? Я устал. Давай завтра, если будешь настаивать». Потом они снова поели – Риэлль больше всего жалел, что из-за болезни у него нет аппетита, хоть в карман котлету засовывай, чтоб на весь завтрашний день растянуть. «Прости, малыш, я гостей не ждал, так что мяса в доме нет». «Как это? А котлета?» «Она из спаржи и бобов. Вот это – бататы, это – ореховая паста, а вот водоросли». «Вы бедный, да?» Риэлль почему-то раньше об этом не думал, а тут заволновался. Простая одежда, никаких украшений, дома ничего лишнего, мясо – только для гостей, больных лечит за так. «А вас из дому не гонят?!» Мастер тихонько засмеялся. «Никто меня не гонит, дом этот – мой, и не такой уж я бедный. Мне хватает. Просто я дал обет не есть мяса и не пить вина. А для тебя надо будет завтра прикупить хоть жареного голубя, организм-то растущий». «Завтра меня тут не будет». «Почему?» «Так». Риэлль замкнулся в себе. Вспомнил, что завтра его отсюда заберут. Если надо – уволокут силой. Мастер не лез ему в душу, а дал еще порцию зелья и рассказал еще одну сказку. Риэлль не помнил, как уснул. А наутро проснулся как будто в другой Вселенной. Во-первых, жар спал, под лопаткой не кололо, и мокрота при кашле отходила легко. Во-вторых – и тут уже начинается совсем сказка, вроде вчерашних – мастер выплатил его долг Большому Бо. Можно больше не стоять с лотком на улице в дождь и ветер, отдавая горбатому карлику Бо девять монеток из десяти. Теперь уж если работать, то на себя. И не обязательно сегодня же искать работу, лучше отлежаться, пока не пройдет кашель – да, так можно. Можно выкупаться. И поспать, если устал. Прямо на чистом белье, со своим одеялом и подголовником. Можно не забиваться под кровать, когда стучат в дверь, а просто спросить: «Кто там?» – и даже если там стража, тебя вовсе не обязательно упекут в приют. Стражник спросил, много ли народу постоянно живет в доме. «Я и мой ученик». Чуть позже Риэлль спросил с некоторой опаской: «А он где, ваш ученик?» Наверняка парень скоро вернется и вытурит его отсюда. Мастер тихонько засмеялся…
Риэлль не сказал «спасибо»: он по-настоящему поверил в свое счастье только на третий день. И тогда заявил сурово, непримиримо, будто ждал скандала и наказания: «Я на вас молиться буду». А мастер – от его милой рассеянной улыбки почему-то хотелось тихо-тихо скулить – мастер поправил ученика: «Спасибо тебе. Но правильно говорить – за вас молиться, Ри».
А Риэлль имел в виду именно то, что сказал. И слово свое сдержал. Каждый год в день поминовения говорит с мастером так, словно тот после смерти стал богом. Богом, не богом, а мучеником – точно. Хотя об этом лучше не думать. Иначе бред получается. Будто те нелюди были божественным орудием и сами вроде как не виноваты. Воскресить бы этих невиноватых и снова убить. Вернее, убивать. Хотя бы по пять-шесть часов – каждого. А то, когда Риэлль с ними расправлялся, сам был юный и напуганный, думать не думал растягивать удовольствие.
«Мастер… Если вы все еще в мире духов, если вы меня видите, наверное, вам от меня горе одно. Вы меня совсем не так воспитывали. Простите, если сможете. А не сможете – все равно... Мне меняться поздно. Да и не верю я больше в добро. Внутри веры нет, и себе лгать не смогу. А вы – будьте благословенны. И постарайтесь родиться счастливым. Если я в жизни сделал хоть какое-то доброе дело – пусть оно зачтется вам, а не мне. Это справедливо. Пусть вам обязательно во всем везет. Вы заслужили».
Когда Риэлль был помладше, он просил еще об одном: непременно встретиться. А теперь он это в себе давил. Нельзя просить о двух взаимоисключающих вещах. Если мастер будет счастлив, если его дорога в новой жизни будет гладкой, торной и светлой, то Риэлля Ранта он не встретит никогда. Риэлль Рант в таких местах не водится.