Inerind,
*нет слов, одни эмоции*
А как ты думаешь, из этой прелести можно сделать песню?

Кстати, у меня именно такое отношение к войне. Не приемлю убийство ни под каким соусом. Наверное потому, что хорошо знаю, что такое боль.

CyBeR-C@t,
Коротенькая песня-то получится) но если хочешь - делай, я возражать не стану)
А меня всегда удивляла готовность любого человека защищать "наше" в ущерб "не нашему".
Любого, кто дерзнет предположить, что "наши" неправы, обвиняют в симпатии к "врагу". Не понимаю.
Я давно думаю о том, что человек, в принципе лишенный чувства "вот это - наше хорошее, а вон то - чужое плохое", обречен стать подвижником или предателем. В данном случае - и тем, и другим.

Хорошее стихотворение, понравилось.

Inerind,
Коротенькая песня-то получится) но если хочешь - делай, я возражать не стану)
Мяф, спасибо =))) Или просто прочитать его в рамках концерта к какой-нибудь военной дате =)

Я давно думаю о том, что человек, в принципе лишенный чувства "вот это - наше хорошее, а вон то - чужое плохое", обречен стать подвижником или предателем.

К сожалению это так. Люди слишком любят создавать себе ложные ценности, лишь бы было из-за чего подраться или выплеснуть на других свою злость под прикрытием якобы достойной причины. Конечно, это выгоднее, чем просто признать, что "у меня паршивое настроение и я хочу перегрызть кому-то глотку". Или "у меня жизнь не сложилась и вы сейчас все за это ответите". Лучше сказать, что "я за правое дело" и сочинить причину, по которой "те, кто не со мной - гады" или "враги". Тогда можно мстить за что угодно и при этом считать свою совесть чистой. А если человек действует по принципу "давайте жить дружно", всё, капец, он враг и предатель. Отказываюсь понимать таких вот "борцов за...".

CyBeR-C@t,

Тебе спасибо...
Вот да. Мне трудно понять, зачем нас (людей) такими создали) наверное, пойму когда-нибудь)

Inerind,
Мне трудно понять, зачем нас (людей) такими создали) наверное, пойму когда-нибудь) Мне тоже трудно понять. Но, стало быть, это зачем-то надо. Всевышнему видней. Может быть, это для того, чтобы люди, несмотря на тягу ко злу и вражде, старались удерживать мир в душе. Это непростое испытание, человек по-природе кровожаден. Грызть других легко, а вот победить злобу в себе гораздо сложнее. читать дальшеЗнаю это как существо, очень хорошо умеющее ненавидеть и впадать в ярость. Если с этим не бороться, можно стать последней сволочью и даже не заметить, как быстро это произойдёт. Следить за собой, усмирять в себе недовольство, раздражение, гасить желание на кого-нибудь выплеснуть свой негатив очень трудно. Но необходимо, если не хочешь стать ещё одним из миллионов ретрансляторов зла в мир. Ведь каждая такая капля пополняет море Тьмы, которая рано или поздно разорвёт этот мир на кусочки. Большое собирается из малого. Тот же принцип и в Любви. Чем больше людей мудрых, сильных, способных победить черноту в душе, тем больше капелек Любви в мире. Конечно, я в этом плане мыслю глобально, но уверен, что дела обстоят именно так. Глядя на то, что сейчас творится в мире и насколько агрессивнее с каждым годом становятся люди, я понимаю, что осознание ценности добра и зла утеряно начисто. А потом, когда грянет вселенский швах, те же люди, не старавшиеся сделать ничего со злом в собственной душе, будут задаваться вопросом "А почему, собственно, Зло побеждает?" Да потому. Потому что сейчас народу игрульки в "друзья-враги" дороже, чем чистота собственной души. Вот и вся причина.

CyBeR-C@t,
Ты говоришь правильные вещи.
Я все чернушное - про кровушку, подонков и убивцев - стараюсь писать и рисовать "в стол", не для людей. Т. к. обычно спрашиваю себя: а людям все это - надо?... Даже иногда уничтожаю потом.
У Грина есть рассказ о художнике, который скрывал ото всех, что он - художник. Чтобы не выпускать в мир зло своих полотен.

читать дальше
Выпрямившись, подошел он к задней стене, где у гвоздика висели шнурки от занавеси, и потянул их.
Занавесь поднялась.
Аммон, отступив, увидел внезапно блеснувший день - земля взошла к уровню чердака, и стена исчезла. В трех шагах от путешественника, спиной к нему, на тропинке, бегущей в холмы, стояла женщина с маленькими босыми ногами; простое черное платье, неуловимо лишенное траурности, подчеркивало белизну ее обнаженных шеи и рук. Все линии молодого тела угадывались под тонкой материей. Бронзовые волосы тяжелым узлом скрывали затылок. Сверхъестественная, тягостная живость изображения перешла здесь границы человеческого; живая женщина стояла перед Аммоном и чудесной пустотой дали; Аммон, чувствуя, что она сейчас обернется и через плечо взглянет на него, - растерянно улыбнулся.
Но здесь кончалось и вместе с тем усиливалось торжество гениальной кисти. Поза женщины, левая ее рука, отнесенная слегка назад, висок, линия щеки, мимолетное усилие шеи в сторону поворота и множество недоступных анализу немых черт держали зрителя в ожидании чуда. Художник закрепил мгновение; оно длилось, оставалось все тем же, как будто исчезло время, но вот-вот в каждую следующую секунду возобновит свой бег, и женщина взглянет через плечо на потрясенного зрителя.
(...)
Он бросился к той занавеси, что висела слева от входа. Рука его путалась в шнурах, он нетерпеливо рвал их, потянул вниз и поднял над головой свечу. Та же женщина, в той же прелестной живости, но еще более углубленной блеском лица, стояла перед ним, исполнив прекрасную свою угрозу. Она обернулась. Всю материнскую нежность, всю ласку женщины вложил художник в это лицо. Огонь чистой, горделивой молодости сверкал в нежных, но твердых глазах; диадемой казался над тонкими, ясными ее бровями бронзовый шелк волос; благородных юношеских очертаний рот дышал умом и любовью. Стоя вполоборота, но открыто повернув все лицо, сверкала она молодой силой жизни и волнующей, как сон в страстных слезах радости.
(...)
Почти испуганный, с сильно бьющимся сердцем, задернул Аммон картину. Что-то удерживало его на месте; он не мог заставить себя пройтись взад-вперед, как делал обыкновенно в моменты волнения. Он боялся оглянуться, пошевелиться; тишина, в коей слышались лишь собственное его дыхание и потрескивание горящей свечи, была неприятна, как запах угара. Наконец, превозмогая оцепенение, Аммон подошел к третьему полотну, обнажил картину... и волосы зашевелились на его голове.
Что сделал Доггер, чтобы произвести эффект кошмарный, способный воскресить суеверия? В том же повороте стояла перед Аммоном обернувшаяся на ходу женщина, но лицо ее непостижимо преобразилось, а между тем до последней черты было тем, на которое только что смотрел Кут.
Страшно, с непостижимой яркостью встретились с его глазами хихикающие глаза изображения. Ближе, чем ранее, глядели они мрачно и глухо; иначе блеснули зрачки; рот, с выражением зловещим и подлым, готов был просиять омерзительной улыбкой безумия, а красота чудного лица стала отвратительной; свирепым, жадным огнем дышало оно, готовое душить, сосать кровь; вожделение гада и страсти демона озаряли его гнусный овал, полный взволнованного сладострастия, мрака и бешенства; и беспредельная тоска охватила Аммона, когда, всмотревшись, нашел он в этом лице готовность заговорить. Полураскрытые уста, где противно блестели зубы, казались шепчущими; прежняя мягкая женственность фигуры еще более подчеркивала ужасную жизнь головы, только что не кивавшей из рамы. Глубоко вздохнув, Аммон отпустил шнурок; занавесь, шелестя, ринулась вниз, и показалось ему, что под падающие складки вынырнуло и спряталось, подмигнув, дьявольское лицо.
Аммон отвернулся. Папка, лежавшая на столе, приковала к себе его расстроенное внимание своими размерами; большая и толстая, она, когда он раскрыл ее, оказалась полной рисунков.
Но странны и дики были они...
Один за другим просматривал их Аммон, пораженный нечеловеческим мастерством фантазии.
Он видел стаи воронов, летевших над полями роз; холмы, усеянные, как травой, зажженными электрическими лампочками; реку, запруженную зелеными трупами; сплетение волосатых рук, сжимавших окровавленные ножи; кабачок, битком набитый пьяными рыбами и омарами; сад, где росли, пуская могучие корни, виселицы с казненными; огромные языки казненных висели до земли, и на них раскачивались, хохоча, дети; мертвецов, читающих в могилах при свете гнилушек пожелтевшие фолианты; бассейн, полный бородатых женщин; сцены разврата, пиршество людоедов, свежующих толстяка; тут же, из котла, подвешенного к очагу, торчала рука; одна за другой проходили перед ним фигуры умопомрачительные, с красными усами, синими шевелюрами, одноглазые, трехглазые и слепые; кто ел змею, кто играл в кости с тигром, кто плакал, и из глаз его падали золотые украшения; почти все рисунки были осыпаны по костюмам изображений золотыми блестками и исполнены тщательно, как выполняется вообще всякая любимая работа.
С жутким любопытством перелистывал эти рисунки Аммон.

Inerind,
Да. Думаю, это самый правильный подход. А лучше чернуху вообще уничтожать. Её и так много в нашем несовершенном мире.

Интересный рассказ. В тему.