Роберт Геррик
Стихи

Перевод с английского и вступление Марины Бородицкой

вступление

Роберт Геррик, поэт замечательный и заметный даже среди алмазных россыпей английского XVII века, родился в 1591 году в Лондоне, в семье ювелира. Отца не помнил (тот выпал из окна при невыясненных обстоятельствах, когда мальчику было чуть больше года)читать дальше..., воспитывался и обучался у дяди, тоже ювелира, затем в Кембридже, а в 1623 году принял духовный сан. С начала 20-х годов дружил и регулярно встречался в лондонских тавернах с Беном Джонсоном и его кружком - или, как они себя в шутку именовали, «племенем». В 1627 году принимал участие - в качестве капеллана - в неудавшемся военном походе герцога Бэкингемского[2]. В 1629-м Геррик получил приход в Девоншире и поселился там, бывая в Лондоне лишь наездами. В «смутном» 1647 году был лишен прихода за роялистские симпатии и, соскучившись в сельской глуши, радостно вернулся в Лондон, где, судя по всему, жил на средства родни, не получая даже причитавшейся изгнанному священнику пятой части жалованья. После Реставрации, в начале 60-х, приход Геррику вернули, и он снова уехал в Девоншир, где и умер в 1674 году, прожив долгую и, по меркам своего времени, не слишком бурную жизнь.

Еще в 1640 году в издательском реестре появилась запись, уведомлявшая о скором выходе из печати сборника стихов, «сочиненных мистером Робертом Герриком». Однако книга – точнее, две книги под одной обложкой, светские «Геспериды» и религиозные «Благочестивые стихотворения», - вышла в свет лишь в 1648 году. Причина задержки - столь знакомый нам перфекционизм, тщательная, ювелирная отделка каждой строфы (пригодилась дядина выучка?). «Лучше книге стать золою, / Чем явиться в свет сырою». По свидетельствам современников, Геррик даже процесс печатания контролировал самолично, внося поправки и заставляя наборщиков переделывать каждый подпорченный лист.

Роберта Геррика причисляют обычно к поэтам-кавалерам. И по кругу тем, и по политическим пристрастиям (держал сторону короля), и по тяготению к «школе Джонсона» (был преданнейшим из «сыновей Бена») он несомненно кавалер, по масштабу же - первый и самый выдающийся из этого клана. Но Геррику, пожалуй, и «кавалерские» рамки тесноваты: он берет шире и «поворачивает» неожиданней. К примеру, ничем не примечательный барочный образ из стихотворения «Отчего покраснели розы» (от стыда, разумеется: возлюбленная поэта затмила их красотой) он доводит до веселого абсурда в парном к нему восьмистишии «Отчего посинели фиалки». В своей духовной лирике он поднимается выше «одноплеменников», а в светскую смело подмешивает «домашнее варенье» и прочий житейский «сор», до какого они не опускались. Или не докапывались.

Переводчик также с радостью вышел бы за рамки журнальной подборки, но - увы! - «Мал кубок мой, и не нальешь полней». Хотелось, по крайней мере, дать читателю представление об этом сильном и своеобразном поэте, о свежести и многоцветье его палитры. Хотя бы по одному мазку взять от каждой краски: перекличку с античностью и перебранку с «некоторыми дамами», любовь «безгрешную и бесстыдную» и разговоры с умершим другом, христианство и увлечение деревенским фольклором, акмеистическую пристальность к мелочам («Мое хозяйство») и дань эмблематике («Почетный столп»). И столь созвучный нам образчик нестареющего жанра: Поэт сетует на дурные времена…

Картинка получилась довольно пестрая - и всё же далеко не полная. Остается надеяться, что



И здесь
Найдутся крохи для души.


стихи ИЗ КНИГИ «ГЕСПЕРИДЫ»

О ЧЕМ ЭТА КНИГА

Пою ручьи, леса, луга и нивы,
Цветы и травы, птичьи переливы,
И августовский воз, и майский шест,
Поминки, свадьбы, женихов, невест.
Пишу о юности, любви и страсти,
Ее безгрешной и бесстыдной сласти,
О ливнях, реках, росах на заре,
Бальзамах, благовоньях, янтаре.
Пою времен лихие карусели,
Пишу о том, как розы покраснели,
Описываю двор царицы фей,
И ведьм, и преисподню, и чертей…
Но труд свой небесам я посвящаю,
Куда и сам переселиться чаю.

ПОЭТ ОБЪЯСНЯЕТ, КОГДА СЛЕДУЕТ ЧИТАТЬ ЕГО СТИХИ

С утра, на трезвый ум да натощак,
Читать мои стихи нельзя никак.
Лишь после яств обильных и питья
Пускай звучит поэзия моя.
Когда на лицах отблески от свеч,
Когда улыбкою сияет печь,
И гимн пропет, и Вакхов жезл подъят,
И розами увенчан стар и млад -
Тогда стихи мои под струнный звон
Читай хоть сам придирчивый Катон!

ВЬЮНОК

Приснилось мне - вот странный случай! -
Что я - садовый вьюн ползучий:
Курчавый, цепкий, как горох,
И Люси я застал врасплох.
Своими усиками крошке
По всей длине оплел я ножки,
Опутал бедра и живот,
И ягодиц округлый свод;
Вверх по спине взобравшись ловко,
Листвой и гроздьями головку
Украсил ей: с такой обновкой
Она являла чудный вид -
Как юный Вакх, лозой увит.
Мои побеги, словно змейки,
Повисли, щекоча, на шейке,
Ей спеленали плечи, грудь -
Так, что рукой не шевельнуть.
Когда ж отросток мой зеленый
Подкрался к дверце потаенной,
Таких вкусил я сладких мук,
Что, пробудившись, понял вдруг:
Желанная исчезла дева,
А стебель обратился в древо.

ПРОСЬБА ПОЭТА К ДЖУЛИИ

Джулия, дружок мой милый,
Коли я сойду в могилу,
Не успев стихи издать, -
В печь отправь их, не в печать!
Лучше книге стать золою,
Чем явиться в свет сырою.

К ДИАНИМЕ

Прошу я, не кичись, мой свет,
Очами, коих ярче нет,
Ни взором, что сражает смело
Сердца - твое ж при этом цело, -
Ни пышной гривой, в чьих силках
Влюбленный ветерок зачах.
Рубин в ушке твоем невинном
Пребудет век спустя рубином,
А от красы твоей тогда,
Увы, не сыщешь и следа.

ЮБКА ДЖУЛИИ

Сколь сладок был мне вид чудесный,
Когда летучий шелк небесный,
Листвой усыпан золотой,
Заколыхался предо мной!
То он вздымался горделиво,
То трепетал нетерпеливо,
Как парус, что команды ждет,
Готовый унестись вперед,
То вдруг раскидывался грозно,
Как небосвод, всей ширью звездной.
На солнце вспыхивал подол,
Цветами огненными цвел,
То прочь стремился безоглядно,
То ноги обвивал столь жадно,
Что жар я в членах ощутил
И перед милою без сил
Простерся, как в преддверье рая,
В истоме сладостной сгорая…
И влекся я, как Моисей,
За облачным столпом - за ней, -
И вечности мне было мало,
Чтоб наглядеться до отвала.

О НЕКОТОРЫХ ДАМАХ

Я вам плох? Узнайте ж, девы,
Что такое дщери Евы:
Нитки, тряпки, бахрома,
Пост великий для ума,
Космы, фижмы, вздор, причуды,
Путаница, пересуды,
Сверху шелк, расшитый сплошь,
А под ним - сплошная ложь:
Лживы груди, бедра лживы,
Зубы, локоны фальшивы,
И лишь в головах у дам -
Самый неподдельный хлам.

ОТЧЕГО ПОКРАСНЕЛИ РОЗЫ

Хвалились розы белизной
Перед моею милой,
Но плечи оголивши в зной,
Сафо их посрамила.

И розы белые тогда,
Столь гордые доселе,
Покрылись краскою стыда
И ярко заалели.

ОТЧЕГО ПОСИНЕЛИ ФИАЛКИ

Венера, кудри надушив,
В густой бродила чаще,
Фиалки же в лесной глуши
Благоухали слаще.

И в гневе нежных лепестков
Не пощадив, богиня
Избила их до синяков,
Что не сошли доныне.

МОЛИТВА БЕНУ ДЖОНСОНУ

Когда в ночи, согбен,
Над рифмой бьюсь я,
Святой заступник Бен,
Тебе молюсь я:

Вдохни в меня свой жар,
Тебе ж твой Геррик
Стихи отправит в дар
На дальний берег.

Украшу твой алтарь
И петь я стану,
Как встарь библейский царь,
Тебе осанну.

ПАМЯТИ МИСТЕРА БЕНА ДЖОНСОНА

Бен Джонсон мертв, и все забыли стыд:
Комедия протухла и смердит,
Трагедия отбросила котурны,
Иссяк театра дух, живой и бурный,
Осиротела сцена. Всё не так:
Ужимки, позы, каждый жест и шаг,
Ни чувства в репликах, ни нотки свежей -
Один мышиный писк да рев медвежий.
Давно уж ярости священный пыл
Сердец оледеневших не живил,
И стен не сотрясали театральных
Ни грозный гул, ни гром оваций шквальных.
На смену мастерству и мастерам
Грядет невежества безмерный срам
И пир глупцов, чьей кликою презренной
Ошикан был «Алхимик» несравненный.
Но пусть их, Бен! Что взять с таких времен,
Когда рассудок в спячку погружен?
И спать ему во тьме до дня благого,
Когда с тобой он возродится снова.

ПОЭТ СЕТУЕТ НА ДУРНЫЕ ВРЕМЕНА

Я скучен сам себе, я мертв почти
Для милых дев (примерно десяти),
К музыке глух, и всякое явленье
Тоску мне навевает и томленье.
Страна больна, и банда лекарей
Ловчится в гроб ее свести скорей.
О, если б Карл, как прежде, правил нами,
Покончивши с дурными временами,
И воцарился всюду век златой,
Марии осиянный добротой, -
Я б кудри умастил росою Тира,
Венком из роз украсился для пира
И в пляс пошел, тряхнувши стариной,
Сшибая звезды головой хмельной!

МОЕ ХОЗЯЙСТВО

Часов
Нет у меня, но есть петух:
Готов
Всю ночь он услаждать мой слух.
Есть Прю:
Мой скромный дом она ведет,
В ней зрю
Я экономии оплот.
С утра
Наседка квохчет под крыльцом:
Пора
Меня порадовать яйцом.
Гусак -
Мой сторож: чуть войдет во двор
Чужак -
Шипит, бежит во весь опор.
К нам в дом
Был взят ягненок-сирота,
И в нем
Мы лишнего не видим рта.
Мой кот
Игрив, но чаще деловит,
Живот
Мышами тучными набит.
Засим,
При мне мой Трейси[3], верный друг,
И с ним
Делю я сельский свой досуг.
Мне есть
Чем утешать себя в глуши:
И здесь
Найдутся крохи для души.

МАЛЕНЬКИЕ ТЕРЦИНЫ НА ПОДНОШЕНИЕ ПОЭТОМ ДАМЕ ГОРШОЧКА С ДОМАШНИМ ВАРЕНЬЕМ

Мала святыня - и ларец по ней,
Мал саженец - подпорка не длинней,
Мал кубок мой - и не нальешь полней.

Лес невелик - мала в нем и сторожка,
Стручок-малютка впору для горошка,
Мал мой кувшин, и масла в нем немножко.

Дров нужно меньше, коли печь тесна,
Младенцу зыбка малая нужна,
Мал мой амбар, и мало в нем зерна.

Мала кладовка - и запас в ней скуден,
Мал городок - и торг немноголюден,
Мал мой приход, и труд не слишком труден.

Подходит лодочка для ручейка,
Для рыбки удочка не велика,
Мал голос мой, и песня коротка.

Мал ротик - по нему и угощенье;
Примите же, мадам, сие творенье:
Горшочек мой, а в нем - чуть-чуть варенья.

НА ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОЭТА В ЛОНДОН

Покинув запад, сумрачный и сонный,
На звонкий зов зари новорожденной
Спешу, лечу, от спячки пробужден,
В тот чудный край, где сам я был рожден.
И вот земли твоей благословенной
Касаюсь вновь стопою дерзновенной,
Счастливый город, где навек простер
Дух изобилья щедрый свой шатер.
О племена! О языки, о нравы!
На всякий вкус плоды, труды, забавы!
Свободных римлян пестрая семья,
Твой сын, твой гражданин отныне я.
О Лондон, ты мой дом! С тобой в разлуке,
В глушь сосланный, томился я от скуки,
Но вот я здесь, помилован судьбой,
И вновь по праву ты владеешь мной.
Я не вернусь на запад. До могилы
Я твой: когда во мне иссякнут силы,
Среди своих диковинных вещей
Сыщи местечко для моих мощей.

КАПЛЯ ЯНТАРЯ

Вот мошка: в янтаре она,
Нетленная, погребена.
И у египетской царицы
Богаче не было гробницы.

ЗАКЛЯТИЕ

Освященную горбушку
Сунь дитяти под подушку,
Чтобы ведьмы в час ночной
Пролетали стороной.

КАК ПОЙМАТЬ ВЕДЬМУ

Чтоб ведьму изловить в ночи -
У порченого взять мочи,
Смешать с мукой, испечь лепешку,
Придвинуть к самому окошку,
И в полночь явится за ней
Чертовка. Средства нет верней!

КАНУН СРЕТЕНИЯ ГОСПОДНЯ

Прощайте, лавр, и розмарин,
И гибкая омела!
Вас в Рождество мы всюду зрим,
Но время пролетело,

И вот самшит мы вносим в дом:
Пусть зеленеет ярко
До пляски солнца за окном -
Пасхального подарка[4].

Когда ж состарится самшит
К святому Воскресенью,
Ему на смену поспешит
Кудрявый тис весенний.

Затем березовых ветвей,
Цветов черед настанет:
На Троицу, когда с полей
Уже теплом потянет.

А там - охапки тростника,
Душистых трав из сада
И ветки юного дубка:
От них в дому прохлада…

Так время свой вершит круговорот:
Одно умрет - другое расцветет.

ПОЧЕТНЫЙ СТОЛП

Труды свои окончив днесь,
Почетный столп воздвиг я здесь:
Прочней иных колонн
И бронзы полновесной,
Волшбой словесной
Крепится он;
Падут цари,
И алтари
Под свод небесный
Уйдут, как дым,
Лишь он неколебим
Пред натиском любым,
И основанье держат прочно
Слова, расставленные точно.

Дописан том и перевернут лист.
В стихах я грешен был, пред Богом чист.

ИЗ КНИГИ «БЛАГОЧЕСТИВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ»

МОЛИТВА ОБ ОТПУЩЕНИИ ГРЕХОВ

За юные мои грехи,
За некрещеные стихи,
За каждый оборот расхожий,
В котором глас не слышен Божий,
Прости меня, и стих любой,
Что не подсказан мне Тобой,
Сотри без лишних проволочек.
А сыщется средь сотен строчек
Тебя достойная строка -
И я прославлен на века.

К МОЕЙ СОВЕСТИ

Зачем, скажи мне, ты всегда
Как строгий секретарь суда
Грехи мои заносишь в дело?
Хоть раз бы мимо поглядела!
Уж я туману б напустил
И так пилюлю подсластил,
Что небольшое прегрешенье
Сошло бы мне за украшенье.
Бывает, что и мудреца
Звон злата обратит в слепца;
И если б ты, прельстившись платой,
Перо и свиток свой проклятый
Хотя бы на ночь убрала,
Чтоб я блудил, а ты спала…
Но не бывать такому чуду,
Уж лучше я грешить забуду,
Чтоб не страшиться никогда
Тебя и твоего Суда.

МОЙ СИМВОЛ ВЕРЫ

Я верю в то, что смерть настанет
И плоть моя землею станет,
Когда же снова оживу,
Христа увижу наяву.
Я верю в Суд, где будет взвешен
Малейший вздох - и все, кто грешен,
Оттуда повлекутся в ад,
Где им мученья предстоят,
А прочих призовет Всевышний,
И буду я средь них не лишний,
Хотя откроет мне врата
Лишь милосердие Христа.
Я верю в Троицу Святую,
Я верю в истину простую:
Христос есть высшее из благ,
Нам посланных. И это так.

БЕЛЫЙ ОСТРОВ, ИЛИ КРАЙ БЛАЖЕННЫХ

Здесь, в юдоли снов и грез,
Где текут потоки слез,
Страшен нам зловещих гроз
Гул невнятный,

Но когда наш краткий век
Истечет, как вешний снег,
Нас иной притянет брег,
Благодатный.

Остров света, дивный край,
Где сияет вечный май,
Душам искренним подай
Утешенье,

Чтоб о прошлом не скорбеть,
Ни пред сущим не робеть,
Чтоб не ведали мы впредь
Устрашенья.

Там ни снов, ни забытья,
Там от вольного житья
Не устанем вы и я
В жизни вечной,

Преисполнившись одной
Чистой радостью хмельной,
Непостижной, неземной,
Бесконечной.



[1] © Марина Бородицкая. Перевод, 2007

[2] К Ла-Рошели; пытаясь завоевать популярность, Бэкингем принялся помогать французским гугенотам.

[3]Мой спаниель. (Прим. авт.)

[4]Народное поверье: в день Пасхи в небе танцует солнце. (Прим. перев.)
«Иностранная литература» 2007, №2
Литературное наследие