Я продолжаю весело гнать.
То есть излагать предысторию Гила и Чая.
В этой главе в основном "картинки и разговоры", и она получилась довольно длинная. Но она нужна. Для дальнейшего развития событий.

Крупные капли дождя застучали по макушкам. Юноша надвинул капюшон, у Гила капюшона не было. Он натянул куртку на голову. Поскользнулся, но удержался на ногах.
– Тьфу ты… Наступил прямо в гуано. Тут такие птички водятся…
– Падальщики? Они все попрятались.
– Значит, они умнее нас.
В девяти шагах от входа в пещеру Гил остановился, поднял левую руку.
– Мири, душа моя, покажись, не бойся.
На его ладони заалел рисунок в виде ключа и цветка одновременно. Сердцевина цветка напоминала мордочку зверька, а лепестки – лапки и ушки.
Живой ключ Мири не был оружием. В бой он не лез, чужих – стеснялся, закрывал мордочку лепестком и поспешно исчезал.
Мири открывал всё (или почти всё) закрытое, но ужасно смущался – а вправе ли он отпереть чужую дверь? Первое время, взламывая замки, он телепатически спрашивал людей кругом: «Простите, я никому не мешаю?»..
Не слишком подходящий помощник для бандита.
Зато, в отличие от плети, которая читать дальшевынужденно подчинялась приказам, и то не всегда, Мири был искренне предан Озверелой Жути.
Прежний хозяин пытался кормить малыша обычной солью, не давал ему спать, постоянно держа в овеществленной форме, и наконец отдал Гилу «поломанную морфовскую игрушку» за большую бутыль браги – «бери, парень, доламывай, он еще месяц прослужит, или на опыты сгодится». Гил не нагружал нового питомца работой, позволял спать сутками и откармливал «кристаллами слёз», пока у ключа не отросли вновь его пышные лепестки. За это время Мири из тупого и запуганного стал шустрым и способным обучаться. Гил предполагал, что он молодой, и надеялся, что питомец проживет долго.
…Ощутив призыв хозяина, Мири засветился алым светом, и невидимая прежде дверь в скале медленно отворилась.
Ливень решил поторопить людей и хлынул, как из ведра.
Гил втащил спутника в пещеру.
Мокрая одежда плотно облепила юношу, он стал занимать ощутимо меньше места. Один в один пушистый кот, брошенный в канаву. Пряди волос и повязка прилипли к лицу.
– Считаешь себя умным, а от местных ливней ничего не предусмотрел.
– Предусмотрел, – улыбнулся юноша, коснувшись поясной сумки. – Она непромокаемая.
– Жаль, ты сам в ней не помещаешься, – буркнул Гил.
«Простите», послышался в его мыслях испуганный голосок Мири. «Я копался слишком долго. Вы промокли».
Гил мысленно ответил питомцу:
«Ты не виноват. У тебя получилось быстрее, чем в прошлый раз».
Живой ключ порозовел от радости.
– Здесь кто-то маленький… – сказал слепой. – Такой славный.
Мири тут же исчез, и стало темно.
– Стесняется, – объяснил Гил.
Он неплохо ориентировался в знакомом месте даже без света, а о слепом и говорить нечего. К тому же узкий проход так и шел вперед без развилок, и оставалось лишь продвигаться по нему вглубь горы. Но Гил заметил, что в этом коридоре стало светлее, чем обычно.
Его спутник засветился изнутри.
Нет, Гилу не померещилось – он действительно светился. Живой человек, наполненный бледным сиянием.
– Ты что, решил побыть лампочкой на полставки?
– Просто греюсь. Здесь не слишком-то жарко.
Ходячее облако, подсвеченное луной. Ходячее, говорящее, независимое и вредное, так вернее.
– Грейся быстрее. Я тебе скажу, когда отключить иллюминацию.
– Впереди опасность?
– Не-а, впереди гулбоки. Ну, отгрызут пол-лица, всего-то.
– А я слышал, они нападают на человека, только если их сильно напугать.
Гил вздохнул. Обидно, когда в твои страшилки не верят.
– По правде, они тут довольно чахлые. Я делаю вид, будто боюсь их. Так, из вежливости.
– Им приятно?
– Наверное. Сейчас начнется каменный мост. Держи меня за руку и иди шаг в шаг за мной, он довольно узкий. А внизу – озеро. С гулбоками. Они старенькие, могут твоего падения и не пережить.
Юноша тихонько хихикнул. Убрал посох за спину. И протянул Гилу здоровую руку.
Гил медленно, осторожно повел его по каменному мосту, изогнувшемуся над черным озером ненадежной причудливой дугой.
Казалось, воздух не проникает в ноздри, а тяжело и медленно проползает, забивая носоглотку.
Внизу копошились гулбоки.
Черные твари величиной с фокстерьера – крылатые, как летучие мыши, длиннолапые и суетливые, как мартышки – не обращали на людей никакого внимания. Одни сбивались в группы по двое-трое и галдели, не умолкая и не слушая друг друга – ни дать ни взять люди. Другие плавали и ныряли в поисках пищи. Третьи забирались на стены, цепляясь когтями за любую неровность, висели, слегка раскачиваясь, а потом планировали вниз – крылья гулбоков слабы и могут лишь замедлить падение. Четвертые на берегу, казалось, давятся ежами. На самом деле они промывали в воде игольчатые мешки, которые заменяли им зубы и отчасти – желудок. В иголках застревали тонкие переломанные кости. Скорее всего, не человеческие. Но Гил был рад, что его спутник этого не видит. На посторонний взгляд, гулбоки жили одной дружной семьей. Когда Гил впервые нашел в гнезде гулбока полусъеденные останки другого гулбока, его чуть не стошнило. А сейчас – ничего, привык.
– Мост прошли, – сказал Гил, чуть не прибавив «слава богу». Он понятия не имел, как отнесутся гулбоки к непривычному человеку с непривычным запахом, к тому же – светящемуся, точно фонарик. Гулбоки стерпели.
– Эй! Мост прошли, говорю! Или ты давно ни с кем за ручки не держался?
Теплая рука выскользнула из ладони Гила. Юноша не улыбнулся в ответ на шутку. Его хорошее настроение исчезло, точно он вспомнил, что его ждут еще какие-то неприятности. Помимо прогулки у озера с гулбоками и ночевки в логове Озверелой Жути.
– Прости. Задумался о своем…
– Слушай, ну вот самое удачное время выбрал.
Гил шел и слышал позади себя постукивание посоха.
– Знаешь, чем отличается сталактит от сталагмита? – спросил Гил. Не дождался ответа. – Сталактит свисает сосулькой, как буква «Т», а сталагмит растет вверх, как буква «М».
– Почему люди рассказывают мне это каждый раз, когда водят меня по пещерам?
– А тебя, значит, многие водят по пещерам? – фыркнул Гил. – Еще скажи, те пещеры – больше моей. Все равно не поверю.
Последний участок пути был светлее. Дышать стало легче.
Посох слепого продолжал постукивать о камни.
– Что с глазами? – решился спросить Гил.
– Ничего с глазами. Травма головы. По зеркальнику.
Гил хотел спросить: «Так ты по жизни – головой ударенный?», но не спросил. Его младшему брату сейчас было бы примерно столько же.
– Тебя можно стукнуть во второй раз и вылечить?
– Нет. Человеческий мозг устроен сложнее, чем думают авторы приключенческих романов. Во всяком случае, мой мозг.
– Сбавь гонор, детка, – беззлобно огрызнулся Гил. – Я как-то за месяц прочел полный шкаф книг, штук сто, а может, и двести. Вот такой толщины.

…Боль, боль, боль, грызущая ногу, сдавившая ребра, пронзившая руку раскаленной спицей.
А из хорошего – мягкая постель, куриный бульон, прикосновение сухой прохладной руки ко лбу и книги. Больше книг, чем он мог себе представить.
Конечно, Гил прочел не все. Глаза уставали. Иногда она сама читала ему вслух…
Лучше выкинуть это из головы.

– …где классики находят ребят, которые говорят «мой дорогой сэр»? – Гил болтал без умолку, мешая спутнику считать шаги и прислушиваться к шорохам, ориентироваться в пространстве, запоминать дорогу. – Если бы в Фермопилах парень сказал «мой дорогой сэр», ему бы бока намяли.
– В Фермопилах?
– Я про техасские Фермопилы. Короче, «Оливер Твист» мне все равно понравился, но Сайкса я бы грохнул. Из-за Нэнси, ты понимаешь. Мою сестру тоже Энн зовут. А ты теперь как? Без книг?
– Читаю людей. Интересно.
– Меня читать не моги. Читалка сломается.
– Понял.

Источник света становился все ближе.
Наконец, юноша и Гил добрались до логова Озверелой Жути.
Здесь пахло жильем. Здесь царил суровый, в чем-то красивый, лишенный изысков уют – такой бывает в доме лесника или в каюте бывалого путешественника, или в отцепленном вагоне, где поселился не измученный жизнью пьянчужка, а человек, полный сил и сознательно пославший общество к чёрту. Здесь имелся очаг из камней и посуда – из консервных банок, с проволочными ручками. Здесь имелось ложе – из сухой травы и походных одеял. Здесь имелся душ – занавеска, закрепленная на колышке, таз и ковшик. Здесь имелся дымоход, он же водопровод – отверстие в потолке ближе к дальней стене пещеры. Под ним стоял большой металлический бак с водой, а вокруг – штук двадцать пузатых кувшинов из-под сидра. Ныне эти пузаны превратились в трезвенников и наполнялись только водой.
Гил тут же скинул одежду и развесил на веревке – чего стесняться, когда гость ни хрена не видит. Завернулся в походное одеяло.
– Что ты делаешь? – спросил гость.
– Вещи сушу. Ты бы повесил свои тряпки тут же, места хватит.
– Спасибо, но – не нужно.
– Да я тебе спальник дам – прикроешься.
– Моя одежда уже сухая.
И верно, пока они шли по холодным и сырым коридорам, гость, противу законов природы, умудрился обсохнуть. Гил недоверчиво потрогал его плащ, провел рукой по белесым волосам. Совсем сухой. Вот трюкач.
Гил разжег огонь в очаге. Юноша достал из поясной сумки махонький чайничек, крохотную чашку и заварку в папиросной бумаге. Вот, значит, что он с собой носит вместо медикаментов.
– У тебя найдется вода?
Гил зачерпнул ковшом воду из бака.
– Это дождевая? – спросил юноша.
– Ясное дело. – Гил вылил воду в котелок, поставил на огонь. – Из озера я воду не беру, ты бы видел, какая она черная. А что, ты решил меня из кукольной посудки угостить?
– Этот чайник всегда вмещает столько чая, сколько нужно. Такое у него свойство.
– Он живой? Как мой Мири?
– Нет. Просто заговоренный.
– Ну и ладно. Не хотел бы я быть живым чайником. Все эти полуживые морфовские бедолаги чем больше понимают, тем несчастнее.
– То же самое можно сказать и о людях.
Гил наполнил водой из баков несколько кувшинов – про запас. Неизвестно, когда небо в следующий раз так расщедрится. Тем временем гость расстелил на плоском камне прямоугольный лоскут – платок, что ли – и аккуратно разложил на нем припасы из своей сумки. Тут как раз и на дне котелка показались пузырьки, побежали бисерными нитками к поверхности. Юноша прислушался к потрескиванию огня и шепоту пузырьков и, несмотря на уверения Гила, что вода еще не вскипела, осторожно залил заварку.
– Настоятельно предлагаю тебе чай. И походные галеты.
– С отравой, что ли? – ухмыльнулся Гил.
– Без.
– А смысл тогда?..
– Если завтра я сойдусь в поединке с голодным и изможденным противником, то так и не узнаю, способен ли я тебя одолеть на равных.
– На равных? – насмешливо переспросил Гил. Вот борзый мальчишка. Он Гилу даже, пожалуй, понравился своим непрошибаемым нахальством.
– Именно. Мне нужен честный бой. Иначе меня всю жизнь будут глодать сомнения. А я не люблю, когда меня гложут.
– Ты что, англичанин?
– Отчего ты так решил?
– Слишком сложные мысли. И чай. Слушай, если ты не скажешь свое имя, будешь – Чай. Чаёк. Почему нет.
– Чаёк… – повторил незнакомец. Точнее, Чаёк.
– Учти, я любые яды и снотворные жопой чую, – предупредил Гил. – За версту.
– Какой редкий дар, – безмятежно ответил Чаёк. – Штаны чутью не мешают?
– Не наглей.
Гил достал свою кружку, сделанную из консервной банки, и принюхался к чайнику.
– Пахнет вроде ничего.
– Подожди, слишком горячий.
– Ой, да ладно. – Гил налил себе полкружки, глотнул – самое то. И от простуды полезно. Лимон бы еще сюда, да медку столовую ложку, да рому… Гил причмокнул.
– Наслаждаешься ожогами гортани? – недоверчиво уточнил Чай.
– Я на него подул, – соврал Гил. – А как тебе мое логово?
– Здесь достаточно воздуха, не сыро, не холодно. Идеальная пещера.
Гил имел в виду совсем другое.
Вдоль стен стояли ящики с оружием.
Все нажитое Гилом богатство.
Хоть завтра начинай войну, были бы солдаты.
А на одной стене пещеры Гил закрепил сеть-кровопивку. В бою использовать эту пакость не любил, все-таки неправильное она оружие, предательское. А вот на стену повесить – самое то. От пола до потолка стена – в голубоватых, нежно мерцающих звездочках. Такой у кровопивки режим отдыха – нити не видны, а узелки светятся. Если не знаешь, нипочем не скажешь, что эдакая красота может оставить от человека сухой кожаный мешок с костями. Морфо любят сочетать отвратительное животное страдание и утонченную красоту.
Слепой не видел звездное мерцание в полумраке пещеры. А Гил – может, и злодей, но не настолько, чтобы подводить Чая к стене и предлагать потрогать кровопивку.
В переплетении невидимых нитей висели клинки, сработанные морфо – самые красивые, что были у Гила. Бледно-голубые огоньки вспыхивали на тяжелых, украшенных драгоценными камнями навершиях, скользили по рукоятям, обтянутым кожей, обрисовывали массивные гарды и узорчатые ножны.
Древнее, благородное оружие.
Оружие чужого народа.
– Жаль, здесь нет Филлис, – пробормотал Гил.
– Вряд ли ей было бы приятно устраиваться на ночлег в темной холодной пещере.
– Она бы не жаловалась. Она револьвер.
– В Мире Вещей?
– Угу.
– Какой системы?
– Кольт. Драгун, естественно. А ты что, разбираешься?
– Не особенно. Просто подумал, что вряд ли уокер.
– Уокер у меня был. На безрыбье. Я его в карты выиграл. Лучше бы не выигрывал.
Гил снова отхлебнул чай. Тот, наконец, раскрыл букет, или как там знающие люди говорят… Крепкий, как любовь, черный, как смерть – так отец любил повторять.
– Неплохо. Где берешь?
– Основной компонент – в Оплоте. Дополнительные – сам выращиваю.
– Серьезно?
– У меня собственный сад.
– Большой?
– Да. Мне хватает.
– И много там всего?
– Стараюсь использовать каждый квадратный фут.
– Это правильно. Мой старик тоже так делал. Земли с гулькин нос, а какие тыквы растил… Хорошее подспорье – своя земля, сад, огород. Особенно здесь. Живи – не хочу.
Помолчали. Пили чай.
– А охота за головами – это у тебя как, основная работа или для души?
– Я же не спрашиваю, почему ты – преступник.
– Ладно, ты прав. Как человек добывает кусок хлеба – его личное дело. – Гил отхлебнул последний глоток. – Но ты же вроде умный парень. И не бедствуешь. И все равно занимаешься этим дерьмом.
– А ты, значит, бедствуешь?
– Кто, я? Ты мой арсенал видел?
– Как я мог его видеть?
– Ну, хочешь – пощупай. Только до стены не дотрагивайся. Там кровопивка.
Чай покачал головой.
– По-твоему, я затем сюда и шел, чтобы пощупать, кхм, твой арсенал?
– Иди ты!
Чай был невозмутим.
– Поверю на слово: он у тебя внушительный.
– Еще бы. – Гил решил не тушеваться. – Игольница, считай, вся моя. И вся набита оружием.
– Неплохое укрытие. – Чай усмехнулся. – От жестокого мира.
Гил ощерился.
– Много болтаешь, парень. Плохая привычка.

В голосе Гила звучала угроза; нормальный человек съежился бы и отвел бы взгляд, но Чаю нечего было отводить. Он и не отреагировал.
Гил не дождался ответа и решил поставить точку:
– Не бедствую я. И не прячусь ни от кого.
Чай то ли не понял, что пора сменить тему, то ли не захотел понимать.
– Люди говорят иначе.

– Что люди говорят?
– Что раньше вас всегда видели вместе: Гил Озверелая Жуть, Руф Секач, Тыковка Тэд, Железная Пенни и Двойной Дэн.
– Ходить компанией – уже преступление?
– Смотря какой компанией. Но речь не об этом. Тыква Тэд и Гил Озверелая Жуть ушли на вольные хлеба. Прошел слух, будто бы Тыковка сразу после этого пропал. И будто бы Гил был последним, кто видел беднягу Тэда живым. Железная Пенни очень расстроена. Брат все-таки, родная кровь не водица. Поэтому Пенни со своими ребятами разыскивает бывшего подельника. Хочет поговорить.
– Поговорить, значит.
– Разобраться, что все-таки в тот день произошло.
– Напомни, откуда ты столько знаешь о моих делах?
– Ветер нашептал. – Чай захрустел галетой. – По-настоящему большие люди не затыкают рты маленьким людям. Оставляют за ними право разговаривать в барах. В кофейнях и чайных. На кухнях. Такие разговоры полезно послушать.
– Тебя подослала Пенни.
– Не угадал. Я сам по себе.
– Чем докажешь?
– Ничем. – Чаёк потянулся за второй галетой. – А я похож на человека, которого подослала Пенни?
– Ты похож на мышь, – проворчал Гил. – Держишь еду, как мышь.
– Так меньше крошится, – смутился Чаёк.
Его манера есть галеты и вправду была довольно забавной. Чай держал галету обеими руками, точно грызун – лапками. И аккуратно хрумкал. Ни одна крошка не падала. Гил вдруг подумал, что так удобнее всего есть, если ты слепой. И стало уже не смешно.
– Ты, по сути, смертник, парень. И мы оба это понимаем. Кто видел мое логово и видел меня…
Гил осекся.
Фыркнул, не в силах сдержать глупый, совсем неуместный смех.
– Я ничего не видел. Ты меня все еще не убил. – Белое лицо юноши повернулось к Гилу. – И я думаю… Да. Ты не убивал Тэда. Верно?
– Ну-ка, об этом поподробнее.
– Ты просто… так звучишь. Я не могу объяснить. Настоящие убийцы чувствуют либо вину и сожаление, либо страх разоблачения, либо упоение и гордость, что им все сошло с рук. В твоем голосе не слышно ни того, ни другого, ни третьего. Ты чувствуешь усталость. Безнадежную усталость. Словно отпетый школьный хулиган, которого в любом случае выпорют – неважно, он разбил окно или кто-то другой.
Гил не ответил.
Ему не понравилось, что Чай лезет к нему в душу. Никто не просил.
Но к неприязни примешивалось любопытство – что же дальше.
А еще – облегчение.
В кои-то веки встретил собеседника, который действительно слушает. И слышит. Даже то, что не было сказано напрямую.
– Что ты знаешь об оружии морфо, Чай?
– Кое-что. Не так много. Оно бывает неживое, частично живое… – Юноша улыбнулся. – Едва живое…
– А еще некоторые малышки отзываются на голосовые команды хозяина.
– Да, и не запускают механизмы симбиотической связи. И, грубо говоря, не требуют наличия мозгов. Достаточно уметь громко и четко орать команды. Интересно, зачем понадобилось такое оружие.
– Понятия не имею. – Гил нашел в ящике для всякой ерунды кисет с табаком, скрутил самокрутку. – Нам оно понадобилось затем, что мы его украли.
– Логично.
– Я и Тэд. Увели целый воз морфовских штучек. – Гил закурил. – И поехали ко мне, потому что Тэдди не мог преподнести это сестре.
– Не мог преподнести ей воз оружия?
– Не мог преподнести ей новость, что мы захватили воз оружия. Она велела нам без палева пасти воз от одних местных Врат до других, но ты понимаешь, Тэд просек, что там за груз.
– Вполне понимаю.
– Парня, который сидел на козлах, мы грохнули. Он махал туда-сюда морфовской плетью. Той самой, ага. Которая тебя чуть не угробила. Ранил Тэда. В лицо. А я вскочил на козлы и располовинил его от плеча до пояса. Не Тэда, уточняю, а возницу. Мы думали, он хренов морфо.
– И?..
– Человек. Сноходец. Я его раньше видел. Он терся около Пен и других больших ребят. Все лицо – в спорах грибонебыли. Чистый яд. Я не учил его жить, но грибонебыль, она размножается на трупах, так? Вот ты бы стал закидываться хренью, которая растет на трупах?
– Отклоняешься от темы, Гил, – усмехнулся Чаёк.
Его позабавила внезапная забота о здоровье бандита, которого сам же Гил в итоге прикончил. И справился быстрее, чем наркотики.
– Я уже говорил, что мы с Тэдом поехали ко мне? Ну так вот. Ко мне – это не сюда. Я про Игольницу никому не говорил. Бывал здесь наездами, даже Тэда сюда не брал, пока четко не решил, что сбегу вместе с ним. Ну и как бы, ты понимаешь, здесь не проедет воз оружия.
– И вы отправились в твое убежище номер два.
– В точку. Я тогда куковал в брошенной саманной хибаре на краю Крошиной Густоши. По дороге туда мы придумали план. Как отделимся от банды Пен. Как на ездовых лапвах перевезем ящики с оружием в Игольницу. И как толкнем все это добро, ну, небольшими партиями или поштучно, зачем сильно рисковать. Оставалось только ночь перекантоваться у меня дома. Дом как дом. Хороший дом. Я за день до того как раз его побелил.
– Мне уже грустно.
– Тебе правильно грустно. Я достал ключи, думал зайти, нам кофейку сварить. А Тэд первым делом стаскивает с воза брезент. Ты глянь, говорит, какие пимпочки, чтоб меня разорвало…
– Это он сказал – «чтоб меня разорвало»?
– Именно. – Гил затянулся. Выдохнул через нос. – Его разорвало. Буквально. Не то что там руку оторвало или голову, он лопнул весь целиком. Точно воздушный шар, только с кровью, слизью, осколками костей и каким-то… фаршем. Хлоп, и нету.
– Сочувствую.
– Да уж.
Хорошо бы помянуть Тэда. Хоть парой слов. Нормальные люди умеют произносить речи на поминках, а Гилу в голову ничего толкового не лезло.
– Тэдди часами занимал толчок, – наконец выдавил Гил. И был рад, что Чай не смеется. – По-моему, он там читал. Я спросил, кем он думает стать, ну, в Мире Вещей. Отвечает: знаменитым гангстером. Сразу знаменитым, ага. Пора было спустить его с небес на землю: парень, у тебя зрение минус восемь, жопу без очков не разглядишь, и как тебя будут звать – близорукий бандит?.. А он: я все продумал, у меня будет шикарный костюм, и шикарный автомобиль, и куча народу будет меня любить. И что ты тогда будешь делать, спрашиваю. А он: буду любить их в ответ. И катать на своем автомобиле. Особенно девчонок. Ну и вообще всех, кто попросит. Бесплатно. Пусть радуются. Дэн ржет, а я ему: ты, говорю, сам до такой мечты додумайся, тогда и хихикай. Вот как-то так. – Гил закурил следующую самокрутку. Неэкономно, ну да ладно, сегодня можно. – Сколько времени я отмывался и дом отмывал – отдельная песня. По уму, следовало отдать тело сестре. Чтобы похоронила честь по чести. Но то, что я сумел собрать в ведро, можно было только в яму выплеснуть. И землей засыпать.
– Почему ты не рассказал Железной Пенни?..
– Если спрашиваешь, значит, и вправду не знаешь Пенни.
– Она суровая?
– Она без тормозов. В смысле, мозги-то на месте. Планы операций она продумывает. Часы каждому раздобыла наручные, чтобы по времени выходило четко. Если ранят или заразу какую подцепишь, заботится, как мама. Но когда на Пенни находит, она другой человек. Злой.
– А что ее обычно злит?
– Не знаю… Всё. Ей в Мире Вещей паршиво. Отец пьет, мать сделала ноги. Пен сказала: жизни не пожалею, а брат у меня в люди выйдет. Она вместе с ним на кухне запирается, пока он уроки не вызубрит. В туалет его конвоирует. Чтоб на улицу не удрал. А Тэд, как освоился в Мире Снов, спер десятку из общака и пошел в деревню, на танцы. Потанцевал с девушкой, выпил сидра, вот и все грехи. Да разве Пенни втолкуешь? Ладно бы побила и успокоилась, а то хвать нож со стола. Я руку ей выкрутил, нож отнял...
– Интересные семейные отношения.
– У них – семейные, а я сдуру влез. Мне бы сразу рвать когти, но без Тэда, сам понимаешь... Тэдди-то сбегал все время. Ну как, сбегал: покрутится на свободе и назад. Пен изобьет, потом сжалится и покормит. Тэд по жизни с крыльца падал. Мордой об перила.
Гил вспомнил открытую улыбку приятеля, перекошенные очки с погнутой дужкой, худенькие руки в черных синяках. Тэд был всегда радостный. Непонятно, с чего. Видно, Пен ему грустилку отбила, вот одно веселье и осталось. Пенни обругает брата, а он доволен: «Точно! Бестолочь я!» Иногда они с Пенни сидели в обнимку и пели старинные песни на два голоса – Тэд, счастливый, что его обнимают, не вдумывался в слова, улыбался. Пели про бедного лорда Рэнделла, и про двух воронов тоже пели. И еще незнакомую песню, протяжную, завораживающую, зловещую: «Враг обиду мне нанес – я молчал, но гнев мой рос»…
– После той истории с ножом не очень-то она меня жаловала. При подчиненных ей руку выкрутил, такое не прощают. Сказала парням: я, мол, нарочно Гила испытывала, есть у него хребет или нету. Но осадочек-то остался. А уж теперь – сам понимаешь. Ей хочется, чтобы я был виноват. Даже если бы все на ее глазах случилось. Она бы решила, что это я Тэда подначивал.
– А я тебе верю, – просто ответил Чай.
– Думаешь, я не умею врать?
– Умеешь. Но в таких вещах ты не врешь.
– В каких это вещах?
– Настолько важных для тебя.
Гил хотел было фыркнуть – да кто в здравом уме считает важным малявку Тэда, хоть его глупую жизнь, хоть его нелепую смерть.
Но промолчал. Врать не захотел.
Впервые ему стало больно. Раньше он не впускал боль в себя. Тэдди-то наверняка на Барже Молчания. Там тяжко. Будто бы сразу в тюрьме, на каторге и в психушке. И ни весточки туда не передашь, ни вещи какой-нибудь, чтобы грела душу. Кто знает, когда вернется малой, и каким он будет, и судьба ли им свидеться. Иной раз человека только на тех условиях и выпускают, чтобы назад не возвращался. Иначе – снова Баржа, двойной срок. Да, пожалуй, на месте Сумрачного Капитана Гил сам запретил бы Тэду возвращаться к прежней жизни. К банде. И к Пенни.
– Гил, а ты чего, собственно, добивался? – тихо спросил Чай.
– В смысле? Мы хотели отделиться от Пенни. Она не только Тэду мозг выносила. Мне тоже.
– У вас накопились обиды. И поэтому вы на прощание сделали эффектный жест. Разрушили ее планы насчет морфовского оружия.
– Я об этом не думал.
– А о чем думал?
Они ни о чем не думали. Тэду не терпелось впервые в жизни провернуть дело, а у Гила при одной мысли об оружии сносило крышу.
Озверелая Жуть не был всеядным и беспринципным ворюгой. Он был ворюгой, помешанным на клинках и стволах. И в этом смысле всеядным и беспринципным. Он влюблялся в чужой меч или пистолет, словно в чужую жену. В голове мигали красными лампочками две мысли: «хочу» и «будет моё». Продолжая метафору, за год тайных вылазок в Игольницу Гил собрал здесь целый гарем. И чувствовал, что ему все еще мало.
Вслух сказал:
– Пен велела нам пасти воз. Не объяснила, зачем. А мы ей не болванчики – работать вслепую.
Гил осекся: нехорошо лишний раз поминать слепоту. Чаю вместе выпили, ужин разделили, надо быть повежливее.
– Пенни в последнее время стала странная. Вместо нормального дела уйдет куда-то Вратами, пропадет на полдня, а нам велит ждать. Страж Врат у нее был свой человек, прикормленный, он всегда ее пропускал. Пойдем в поселение, она выцепит какого-то хрена и шу-шу-шу с ним, шу-шу-шу, обменяются бумажными свертками и разойдутся. Я же не слепой… тьфу, короче, я понял, к чему все идет.
– И?..
– Пен подсела на что-то серьезное. Нервы лечит. А от нас это дело скрывает, понимает, что в банде ее авторитет и так на честном слове держится.
– Неплохая догадка.
– А у тебя есть получше?..
– Пока нет. Но я бы на твоем месте задумался, кому, собственно, принадлежал воз и куда он направлялся. Я имею в виду не Врата, а конечный пункт.
– Какое тебе дело?
– Мне? Никакого. Запрещенное морфовское оружие курсирует через Крошинку, кто-то его покупает, кто-то будет с его помощью убивать. Вполне вероятно – мирных жителей. Но, с другой стороны, какое нам дело до них? – Чай плотнее закутался в плед. – Никто не знает, что мы были в курсе и могли вмешаться. Никто не назовет нас подлецами или трусами. Перед людьми мы никакой ответственности не несем.
Его слова царапнули Гила, словно металлический скребок по голой коже – брр.
Гил впервые подумал о морфовском оружии в этом ключе. Не просто грозные игрушки для красивого боя. Грозные игрушки, способные превратить в дымящиеся развалины дом, где спокойно ужинала семья какого-нибудь фермера. Он представил, как горят соломенные крыши, как мечутся в панике люди и живность, пронзительно кричит ребенок.
Хватит.
Он сам ничего подобного не делал и не сделает.
А другие…
– Хорошо отгородиться от всегооо мииира, – мечтательно пробормотал Чай, сладко, почти мурлычуще растягивая слова. – Мне вдруг тоже захотелось в пещеру. Пускай вокруг убивают, насилуют, я с места не сдвинусь. Пусть уничтожают Мир Снов – все неважно, пока пещера цела.
– Оставайся жить, – пошутил Гил.
Чай обнял колени, положил на них подбородок. Типичный дождливый вечер. Неспешные беседы в дружеской компании. Или в компании слепого охотника за головами, кому как повезет.
«Все неважно, пока пещера цела».
Гил угрюмо смотрел на мерцающие звездочки кровопивки. Те подмигивали издевательски.
Нет, ну а он тут причем? Что он может изменить?
– Прости за нескромный вопрос…
Гил очнулся от грустных мыслей. Киснуть надоело, он и ответил:
– Семь дюймов ровно.
Чай ожидаемо закашлялся. Нет, ну а что. Хотел вечер откровенных разговоров – получи, распишись.
– Ладно-ладно, Чаёк. Что ты хотел узнать?