Его предложения никто не ценил, его перебивали, недослушав, и он остро чувствовал это.
Раньше он краснел, закусывал губу, пытался после заседаний поговорить то с одним Крылатым, то с другим. Пусть не отстоять свое мнение, но хотя бы понять, чем он, Дэрри, заслужил такое отношение. Никто не поведал ему полушепотом здешние неписаные правила, никто не сказал: «Ничего, первый год будет трудно, потом освоишься». Никто и не верил, что он продержится хотя бы год.
Его единодушно оставили тонуть. Он тонуть не желал. Барахтался.
Крылатые передавали из уст в уста его первую речь в Совете. Решалась судьба неких сноходцев, осмелившихся публично выступить с возмутительными речами против Совета.
Высказывались по очереди. Очередь дошла до Дэрри. В зале заседаний впервые прозвучал его звонкий, юношеский тенорок:
– Эти люди – опасные смутьяны. Их следует читать дальшеказнить или призвать к покаянию.
– Вот как? – переспросил тогдашний председатель Совета, Стейн Вранов Коготь. – Либо умертвить, либо погладить по головке и попросить слушаться маму. Ничего менее радикального вы Совету не предложите?
– Нет, – ответил Дэрри твердо, не уловив явной иронии в голосе председателя. – Ничего менее радикального я предложить не могу. Унижать людей телесными наказаниями и лишением свободы я считаю бессмысленным и вредным, все это ожесточает. Лучше прикажите им отречься от прежнего, присягнуть Совету. Загляните в их мысли. Если преступники легко отбросят свои убеждения, значит, они приспособлены к жизни, и станут служить нам, не чувствуя урона самоуважению. Тогда об их прежних заблуждениях можно забыть. И наказания не нужно. Если же люди неспособны менять свою душу по заказу, по щелчку пальцев... Когда они устанут от борьбы, то подчинятся нам, но себя за это не простят. Милосерднее сразу их умертвить. Чтобы не мучились. Так решил бы я.
Кто-то закашлялся, кто-то украдкой прикоснулся пальцем к виску. Стейн Вранов Коготь резюмировал:
– Это было мнение Того, Кто Слышит. Есть более рациональные предложения?..
Впоследствии этот эпизод пересказывали так: «Бедняга Дэрри всех насмешил – посоветовал казнить смутьянов, а потом призвать к покаянию».
Шли годы, менялись лица под масками, кто погиб, кто ушел на покой, а Дэрри чудом оставался в Совете, держась, видимо, за соломинку. И оставаясь все таким же бесполезным. Сначала он еще высказывал разные предложения. Например, для защиты от морфо хотел возвести вокруг Оплота рычащую стену (низкий, мучительный звук, издаваемый стеной, распугал бы всю живность в округе и изменил бы к худшему экосистему окрестных лесов). Потом попытался устроить приют для беспризорных детей-сноходцев (идея вроде бы здравая, но детишки сразу же разбежались, а насильно прикрепить их к месту, как преступников, Совет однозначно запретил). Вот уже несколько лет Дэрри ничего не предлагал. Только высказывался против любых новшеств. И против сноса старых зданий, на всякий случай. Пусть стоят или падают естественным образом: на все воля божья.
Однажды он обмолвился Гилу о своем утреннем ритуале: встанет с постели, заправит ее и сразу молится, чтобы пережить надвигающийся день. Гил заметил, что фраза «пережить эту неделю» вместо «этот день» сэкономит Камышевке кучу времени. Можно помолиться сразу на неделю вперед. Дэрри промолчал, отвел взгляд. Наверняка решил, будто Гил хочет его оскорбить. Посмеяться над его молитвами.
Поддразнивания, даже беззлобные, Дэрри принимал в штыки. Но не из-за самомнения – для Крылатого он был довольно скромен. Дело в другом.
У него напрочь отсутствовала та часть души, которая отвечает за восприятие смешного. Юмор, сатира, карнавальные пляски, каламбуры, переделанные «на злобу дня» песни – все это казалось ему неким узаконенным сумасшествием, дозволенным разгильдяйством. Будь в руках Дэрри абсолютная власть, он бы первым делом пресек подобные непотребства. Но мечты мечтами, а в реальности с ними приходилось мириться, иначе прослывешь не таким, как все.
В обществе он смеялся, если смеялось большинство.
Когда ему в руки попал рассказ «Меблированная комната», он попросил совета у самого Альтиаса: «Дорогой господин Альтиас, должен я смеяться над этим рассказом или нет? У меня от него ледяные мурашки по спине, но сборник юмористический, так написали в предисловии уважаемые люди, литературоведы, значит, этот рассказ положено считать смешным. Правильно я понимаю?» Альтиас ответил, что рассказ не смешной, и Дэрри стало легче. Однако совет полагаться в таких случаях на собственное восприятие Камышевка принять не смог. «Ну как же, господин Альтиас, люди учатся много лет, чтобы понимать литературу, было бы с моей стороны неуважением сказать: «А я понимаю иначе». Для чего же тогда они тратили годы жизни, приобретали авторитет? Чтобы неучи вроде меня ставили свое ничтожное мнение вровень с их мнением? Разве это справедливо?» Альтиас почувствовал, что спор грозит затянуться не на один час, и вздохнул: «Да считайте, как вам нравится. Вам жить». «Нет, господин Альтиас, я теперь не смогу жить спокойно. Может быть, именно вы правы, а не я… Ведь вы старше и мудрее… Что же делать?» Тот, Кто Видит, и Тот, Кто Слышит, потом еще не раз обсуждали литературу, и Альтиас подумал, что натура Дэрри неоднозначна, и что беседовать с ним, пожалуй, интересно, но тяжело.