Выше залезть не получится.
Энрике еле держится на упругих, густо переплетенных ветвях, что проседают под его тяжестью. На самых верхних ветвях незнакомого багряного дерева.
И все равно – слишком близко к земле. Черт. Взлететь бы. Год жизни отдал бы за пару крыльев за спиной.
Тварь бесновалась внизу, мотала слепой головой, била хвостом и издавала жалобные вибрирующие звуки: уллллррроу… улллррроу...
Из середины лба высовывался длинный отросток, сочащийся кровью и слизью. Раньше на конце этого отростка был глаз. Но Энрике только что узнал на собственном опыте: тварь и без него отлично ориентируется в родном лесу. И чует врага.
Тварь ударила плечом в ствол дерева. Энрике вцепился когтями в ветку. Задние лапы проломили переплетение ветвей, забились в воздухе, ища опору.
Еще удар. Еще.
Вокруг рваных ран на шее чудовища роились мухи. Дураку ясно – тварь умирает. А еще дураку ясно, что умрет она не одна.
Я и есть дурак, понял Энрике. И мне все ясно.
Ясно, что живым не выберусь.
Да пропади оно пропадом. Это же сон. Помру, значит, проснусь.
Заорав дурным голосом, Энрике выпустил ветку и свалился на тварь. Впился ей в загривок зубами и когтями. Тварь подпрыгнула. Что-то больно ударило Энрике по спине, но он только крепче вцепился в шкуру врага. Тварь подпрыгнула еще раз и вдруг упала. Перекатись она на спину, с Энрике было бы покончено. Она не перекатилась. Потные бока вздулись и резко, с хриплым свистом, опали. Навсегда.
– Well, well, well, – проговорил кто-то. – What a ridiculous creature…
Энрике ничего не понял. Вернее, понял, что бредит. А может, благополучно сошел с ума. читать дальшеЕму вдруг стало страшно, только совсем по-другому, чем раньше. Он решил не шевелиться, хотя спина ныла от ушиба, а язык и небо слегка онемели – наверное, от крови чудовища.
– На вашем месте, уважаемый оборотень, – сказал тот же голос, – я бы все-таки встал. Притворяться мертвым – неплохая тактика, но у вас ноздри подрагивают.
Это предсмертные конвульсии, мысленно буркнул Энрике. Ничего не знаю.
Незнакомец ждал.
Энрике завозился на земле, поднялся неохотно.
Оборотень всей шкурой чуял: вот сейчас ему прилетит. За что? Да без разницы. У кого сила, тот и прав. А причина всегда найдется.
Дома, в родном-то мире, такой угрозой шибало только от гринго с авиабазы. Они, между прочим, тоже белокурые, бритые, сытые, мытые… вооруженные. Правда, незнакомец был вроде без оружия. Но он не боялся. Совсем. И не вспотел.
Точно ходит у себя по двору, а Энрике, со здоровенными клыками, когтями, рогами и красными глазами – просто заскочивший через забор кошак.
Эх, был бы дома – удрал бы. Дома и родные улочки спасают.
Белоголовый хмырь пах душистым мылом, незнакомыми благовониями и неприятностями. А выглядел так представительно, словно у него в поясной сумке уже лежала повестка в суд. На имя Энрике. За уничтожение редкой и исчезающей, шут ее знает, крокозямблы циклоповидной.
– Заглота обыкновенного, – любезно поправил незнакомец.
Энрике только выкусил наполовину вырванный клок меха с пораненного бока – подавился собственной шерстью, раскашлялся.
– Не пугайтесь, – улыбнулся незнакомец. – На самом деле вы проявили героизм. Избавили мир от опасного хищника.
Да ладно, подумал Энрике. Героизм? Серьезно?..
– Новички обычно не могут справиться с заглотом, – сказал светловолосый. – Не могут и убежать от него. Если новеньких выкидывает в такие глухие места, как это, они гибнут. Потому я и поспешил на помощь. Но мое вмешательство не понадобилось. Мне остается только вам поаплодировать. – Он хлопнул трижды, но не звонко, ладонью о ладонь, а тихо, кончиками пальцев о кончики пальцев. На нем были перчатки. Он усмехнулся уголками губ. – Что ж, прощайте.
Повернулся и пошел прочь.
Энрике опомнился, неловко перекинулся в человека и заорал, так и стоя на четвереньках:
– Э-эй! Стойте! Меня подождите!
Пустил петуха с непривычки. Больше суток не разговаривал.
Незнакомец обернулся.
– Подождать вас? – немного удивился он. – Мне казалось, вы не горите желанием общаться.
– Горю, горю, – прохрипел Энрике.
Голос до сих пор отказывался слушаться. И конечности – тоже. Мальчик сделал два шага и опять упал на четвереньки.
– Вы… это… Как мне выбраться-то отсюда?!
– Проснуться не пробовали? – с улыбкой спросил незнакомец.
– Пробовал. Три раза! Каждую ночь, только глаза закрою, опять сюда возвращаюсь, как приклеенный. Лес обошел по периметру…
– Якорь отцепили?
– Какой якорь? – растерялся Энрике.
– Обыкновенный якорь.
Энрике вытаращился на незнакомца. С катушек он съехал, что ли?
– Нету здесь никакого якоря. До реки еще топать километра три.
Незнакомец только вздохнул.
– Вы куда каждый раз возвращаетесь? Сможете найти это место?
Энрике попытался вспомнить направление, по привычке принюхался, забыв, что нос у него теперь человеческий и ни черта не чует, сделал наугад несколько шагов – и рухнул на прелые листья.

***
– На самом деле якорь – это ваша любимая вещь, оставленная вами в Мире Снов и притягивающая вас к определенному месту.
– Не сходится, – ответил Энрике. – Никаких любимых вещей я бы в лесу не оставлял. А если бы нечаянно потерял, давно хватился бы.
Костер потрескивал. Ломкие ветви сухостоя корчились и съеживались в пламени, будто умирали только сейчас. По ним сновали оранжевые искры.
Один сапог Энрике валялся в траве; разлапистые черные листья, примотанные бинтами к ноге, постепенно снимали отек и уменьшали боль. Какой же он идиот, сам не понял вовремя, что повредил ногу. Дважды наступил на нее, дважды упал – и то не сообразил. Светловолосый сказал, что не заметить растяжение связок голеностопа – вполне нормально для резвого ребенка, и стал лечить мальчика подручными, вернее, подножными средствами. На «ребенка» Энрике фыркнул и надулся. Но любопытство пересиливало обиду.
– А что это такое? – указал он на огромный радужный пузырь, в который была заключена вся поляна с костром и путниками.
– Защитный купол. Я не расположен сегодня отгонять от костра новых заглотов.
– А воздух под ним не закончится?
– Не закончится.
– Почему?
– Уважаемый оборотень, это Мир Снов. Вы же не спрашиваете, почему костер под куполом не гаснет. Или почему вы здесь время от времени превращаетесь в довольно забавную рогатую пантеру. И зачем, собственно, пантере рога.
Энрике долго молчал, потом пробормотал себе под нос:
– Я сам так придумал.
– Что?
– Ну, я в школе на задней странице тетрадки нарисовал, в кого хочу превращаться. Клыки, когти, рога, на хвосте шипы. Только я не думал, что это сбудется.
– В Мире Снов каждый становится тем, кем хочет. Именно поэтому многие сходят с ума.
На вид белобрысому парню было лет восемнадцать. Но держался он очень уж важно. Будто всегда знает, что делает. Наверное, он из богатой семьи. Только богатые своих детей так воспитывают, будто они не просто дети, а прямо-таки люди.
– Почему вы меня зовете «уважаемый оборотень»?
– Простая вежливость. Вы – оборотень, я отношусь к вам с уважением, значит, вы – уважаемый оборотень. Будь вы, допустим, проклинаемой сущностью, я называл бы вас «уважаемая проклинаемая сущность».
– Так уважаемая или проклинаемая?
– И то, и другое.
– Знаете что, зовите меня лучше Энрике. А то от вашего уважения меня уже типать начинает.
– Я вас понял, Энрике.
– А на «ты» можно?
– Разумеется. Надеюсь, мы обойдемся без тоста на брудершафт и последующих поцелуев?
– Гкхмпх…
– Вот и я так думаю. Люблю кошек, но не настолько. Ты можешь звать меня Аймар.
– Аймар? Почему – Аймар? Это же целый народ – аймары…
– Верно, в Мире Вещей существуют индейцы-аймары, но я к ним не имею ни малейшего касательства. Аймар – старинное европейское имя, происходит от тюркского «эмир», что значит «господин». Или, как вариант, от древнееврейского «амир» – «вершина дерева» или «дерево, возвышающееся над остальными». Звучит неплохо. Аймаром быть определенно лучше, чем Клодом – хромым, Джудом – Иудой, или Кейном – Каином…
Аймар прервал свои рассуждения, заметив, что мальчика меньше всего волнует семиотика.
– Каша готова. Будешь?
– Давай. Спасибо тебе.
– Не за что.
– А сам?
– Не хочу.
– Но эта каша не последняя?
– Это подножный корм. Растет, как сорняк. Совершенно бесплатно. В Мире Вещей этому растению не было бы цены, а здесь его не ценят.
Энрике энергично работал ложкой. Каша пахла вкусно и немного напоминала кукурузу. Соли недоставало, но Энрике не хотел капризничать, словно принцесса на горошине. Мало ли, почему Аймар не посолил кашу, может, соль тут на вес золота.
Тем временем Аймар поставил кипятиться воду для чая.
Утолив голод и кое-как вытерев миску о траву, мальчик решил, что она мытая. Тетки здесь нет, ругать некому. Энрике мучили более важные вопросы, чем мытье посуды, и у Аймара, похоже, имелись ответы.
– Что значит «Мир Вещей»?
– Мир, в котором ты родился. Точнее, мы оба родились. Мир, в котором твое тело лежит и спит…
– А какой мир главнее?
Аймар для себя давно уже нашел ответ на этот вечный вопрос. Найденный им ответ не годился для детских ушей. Он решил рассказать то, что годилось.
– Энрике, ты представляешь себе знак бесконечности?
– Ну.
– Теперь представь, что Мир Снов – одна половина знака, а Мир Вещей – другая. Они равноценны, неделимы и вечно перетекают один в другой.
– Как песочные часы, да?
– Не совсем. Песок пересыпается только в одном направлении. Обмен между мирами происходит в обоих направлениях. И, слава богу, эту систему никогда не надо переворачивать.
Аймар сильно упростил описание Мира Вещей и Мира Снов. И почувствовал себя так, словно составлял учебник космогонии для самых маленьких.
Энрике уставился на свои руки – все в мелких шрамах и цыпках.
– А… а я в любой момент могу вернуться домой?
– Разумеется. – Аймар ободряюще улыбнулся. – Вспомни, ты сказал, что уже возвращался несколько раз.
– Ну да… Здесь же все равно сон. И нельзя погибнуть по-настоящему.
– Все зависит от того, кто тебя убил. И каким оружием. – Аймар заметил, какой эффект произвели его слова, и добавил мягче: – Если не забредать в опасные места, не искать встречи с чудовищами, не ссориться с местными и не нарушать закон, здесь можно жить, как в раю. Если хочешь, ты можешь пойти со мной в Оплот.
– Оплот – это город?
– Да. Город-государство. Или город-крепость, как тебе больше нравится. По сравнению с дикими местами там совершенно безопасно.
– Скучно, наверное.
Не зная того, оборотень впервые удивил Аймара. Только что сжимался в комочек потерянным котенком, пугался огромного и неизведанного мира, и вдруг – скучно ему в безопасности.
– Ты сам определись, чего ты хочешь.
– Я подумаю.
– Думай. Пока болеешь, время у тебя есть. Надеюсь, это обстоятельство не превратит тебя в симулянта.
Энрике хихикнул. С Аймаром в Мире Снов было определенно лучше, чем без него.
– Ты американец? Ты же вроде вначале говорил по-американски, только с какими-то заумными словами…
Аймар явно развеселился.
– Я говорил по-английски. По-американски с какими-то заумными словами – это по-английски. Мне нравится английский язык. В Мире Снов приходится прилагать усилия, чтобы говорить и думать на некоем определенном языке, ведь Мир Снов по сути своей космополитичен…
– Аймар!
– О, извини. Он стирает границы. Как тебе объяснить… Библию для детей помнишь? Крупные буквы, яркие картинки… Веселый всемирный потоп…
Энрике нахохлился. По закону божьему он был первый ученик – с конца, но издеваться-то зачем?
– Мир до Вавилонской башни себе представляешь?
– Ну… Примерно. А на каком языке тогда говорили?
– Неважно. Это миф. Ну, представь себе, что это был некий универсальный код, благодаря которому одна личность могла передавать информацию другой. Личность – личности, напрямую. Вне культурных барьеров. Там, где культурный барьер можно не преодолевать, само существование культурных различий можно не учитывать. Я, конечно, до предела упрощаю мысль, но… Ты встречаешь какого-нибудь эскимоса: «Привет, как дела?» «Хорошо, спасибо». «Как рыбалка?» «Замечательно». Ты с ним пообщался, понятия не имея, что он не эскимос, а иннуит. Не зная, во что верили его предки. А он не знает, во что верили твои. Вы можете пережить схватку с чудовищами. Можете считать, что подружились. И ни разу не почувствовать, что вы – дети разных миров. Здесь вам будет казаться, будто вы из одного мира. Из Мира Снов. Ты понимаешь?
– Не знаю… Это хорошо или плохо?
– Это все равно, что сбежать из дома.
Энрике задумался. Он был бы не прочь убежать из дома.
Только не навсегда.
– А здесь часто бывают схватки с чудовищами?
– Часто. Без оружия почти никто не ходит.
– И у тебя есть оружие? – заинтересовался оборотень.
– Есть. Но я не настроен сейчас его демонстрировать.
– Почему? Ну, хоть покажи, что это. Пистолет, да? Какой системы?
– Знаешь, оружие Мира Снов несколько отличается от оружия Мира Вещей. Да, здесь есть и мечи, и ножи, и более экзотичные, но все же вполне понятные тебе виды оружия – хопеш, клеванг или нагината… Однако в Мире Снов оружием может стать любой предмет. Как тебе, например, убийственные кошачьи бубенчики, или кукла-людоед, или татуировка в виде черных бабочек, переползающая на чужие тела и заставляющая их разлагаться заживо?
– Буэ-э.
– Каждый здесь воюет, как умеет. Или защищается, чем может. Кто зачаровывает предметы, кто повелевает стихией, которая ему близка, ну, скажем, огнем, а кто подчиняет своей воле живые создания. И делает их своим оружием. Это если не брать в расчет цвета, запахи и звуки. Есть люди, способные за три секунды окружить тебя такой приятной атмосферой, что ты взвоешь и будешь униженно умолять их, чтобы они избавили тебя от мучений.
– То есть добили?
– Ну да, – спокойно подтвердил Аймар.
– Но ты же так не делаешь?
– Я так не делаю.
Энрике выдохнул. Не хотелось бы обнаружить, что сидишь у костра со злодеем, принимаешь его помощь и ешь его еду.
– И тебя никто не просит избавить от мучений?..
– Меня никто никогда о таком не просил.
Энрике успокоился.
– А у меня будет оружие?
– Сколько захочешь. Если захочешь.
– Конечно, захочу.
– Ты сможешь создать сколько угодно оружия. Но твое основное оружие – ты сам. Твой дар оборотничества.
– Дар… Он мне и вправду достался даром.
– Тебя это озадачило?
– Да, немного.
– Ты привыкнешь. Когда поймешь, по какой причине становишься зверем.
– А по какой?
– О, ты поймешь сам.
Энрике доел кашу, отставил миску, и Аймар тут же налил ему кружку чаю.
– Это травяной чай по особому рецепту.
– Мятой пахнет.
– Считай, что он мятный.
– Вкусно… Ты где набрал эти травы, прямо здесь?
– В трех днях пути отсюда.
– Что там?
– Небольшая долина. Очень красивая.
– А там что? – Энрике махнул рукой туда, где скрылось солнце.
– На западе – сносовный лес, за ним – излучина реки, а еще дальше – Оплот. Туда я и направляюсь… направлюсь, когда ты выздоровеешь и мы узнаем, что за сила не выпускает тебя из леса.
– А что за Оплотом?
– Горы. Большая горная цепь. Ее очертания постоянно меняются, но она всегда остается примерно там. Более или менее.
– А за ней что?
– Море Ласковой Погибели.
– Жуткое название.
– И недаром дано. По тому морю уже лет триста никто не плавает. Ни кораблей там нет, ни лодок. Вода чистая-чистая, на мелкой ряби так и играют солнечные блики, манят прокатиться под парусом, но стоит судну отойти подальше от берега, оно пропадает. Нет никакой уверенности в том, что оно тонет. Пропадает навсегда вместе с людьми, и они больше не возрождаются. Вполне возможно, судно переносится в иной мир. Или рассыпается в мельчайшую пыль. Хотя в балладе об Иштване Серебряной Стреле и Туомасе Молчаливом со всей определенностью говорится, что влюбленные нашли покой на дне Моря Ласковой Погибели… Людям привычнее думать именно так.
Их приняла глубина, глубина,
И вечен прозрачный свод.
Ласкает песок морская волна,
Но вечером темным со дна, со дна
Никто домой не придет…
Мир Снов поглотил немало прекрасных влюбленных пар. Не меньше, чем Мир Вещей. А люди в обоих мирах одинаково сентиментальны.
– Как их звали?
– Иштван Серебряная Стрела и Туомас Молчаливый.
– А причем тут влюбленные пары?
– Они и были влюбленной парой.
– Бр-р.
– Тебе следует знать, раз уж мы идем в Оплот… В Мире Снов считают, что это вполне нормально. Думаю, однажды это станет нормальным и в Мире Вещей.
– И зачем?.. – Энрике скривился. – Чего ради?.. Тупость какая-то. Как будто парни сами себе нужны. На всю жизнь. Без девушек. Да рехнуться можно.
– Думаешь?
– Я бы рехнулся. Сто пудов. Не представляю, как народ в армии или еще хуже – в тюрьме… Не дай Бог никому. Робинзон, между прочим, как спасся со своего острова, первым делом женился. Ну, может, не обязательно сразу жениться… А в Мире Снов вообще девушки есть?
– Разумеется.
– Красивые?
– Их внешность не оскорбляет взгляд. Они над этим работают. Некоторые достигают подлинного мастерства и становятся произведениями искусства. И тогда к ним боязно прикоснуться, словно к шедевру… Но ты, полагаю, на самом деле хотел спросить, привлекательны ли они. В таких вопросах собственный опыт бесценен, так что идем со мной в Оплот, и узнаешь.
Энрике задумался.
Девушки…
Аймар не мешал ему, и Энрике пустился рассуждать на свободную тему:
– Я тебе рассказывал про мисс Миллз? У нее ноги… в общем, ноги. Наши женщины в шортах не ходят. Вроде как бесстыдство, но на самом деле у них ноги волосатые. А у нее – нет. Она у себя дома, во дворе, загорает в бикини. Сверху один лоскуток и снизу один. Представил? Она американка. Ездит на велосипеде. Мне дала жевательную резинку, но я не взял. Чтоб она понимала. Мы не попрошайки, и в любом случае, парень должен девушку угощать, если она ему нравится. Даже если она богатая. Согласен? Раньше мы что угодно меняли на резинку, я замок старинный сменял, от сундука. Теперь жалею. Это ж прабабушкин сундук. Да через месяц у нее уже никакого вкуса не будет…
– У мисс Миллз?
Энрике покраснел, как кирпич.
– У резинки, дурак.
Аймар серьезно ответил:
– Я не хотел ее оскорбить.
– Ладно тогда.
Энрике отхлебнул чаю. Приятный вкус. Только вовсе не напоминает чай. Наверное, местная трава. Надо спросить у Аймара, какие местные травы можно собирать, а какие – ядовиты. Надо столько всего у него спросить…
Аймар смотрел в огонь.
Отблески костра отражались в защитном куполе, и казалось, вокруг стоянки пляшут маленькие духи огня. Разнежившись в тепле, Аймар лениво размышлял о том, кому больше понравилось бы такое зрелище – Киплингу или Гофману, лорду Дансени или Гете. Он думал о британском мифотворчестве и о немецкой любви к страшным сказкам – да полно, сказкам ли? Чем становится сказка, если ты уже внутри нее, а не снаружи, если ты ее обоняешь и осязаешь, ешь и пьешь, погружаешь в нее пальцы, точно в мешок с золотистым зерном, и каждое зерно – зародыш новой истории?
Ночь дышала.
У Энрике от «особого травяного чая» быстро улучшилось настроение, потом развязался язык, и вскоре ему показалось, будто они с Аймаром – лучшие друзья.
Лес перешептывался с облаками и луной, огоньки плясали, защитный купол отливал всеми цветами радуги.
Энрике, забыв, что хотел еще порасспросить нового друга о Мире Снов, сам болтал обо всем подряд.
Через два часа Аймар уже неплохо знал его жизнь в Мире Вещей, жизнь, полную фантазий, семейных тайн, местных преданий и заграничных кинофильмов, настоящих трагедий и выдуманных страшилок, мечтаний о велосипеде и револьвере с патронами, прогулок на спор в заброшенный дом, полный змей и летучих мышей. Аймар узнал, как правильно держать змею, чтоб не укусила, и каких исторических генералов Энрике уважает, а каких – нет. Энрике сам, наверное, станет генералом, или великим путешественником, ну, а когда постареет, будет держать бар для моряков, чтобы все время новые люди, и музыка, и...
В конце концов, мальчик начал заговариваться, клевать носом, и вскоре сладко уснул.
Аймар еще подбросил в костер хворосту и улыбнулся.
– Какая хорошая ночь, Янтарь...
Он до локтя закатал рукав шелковой бирюзовой блузы. На бледной руке в крапушках родинок золотился странный рисунок – в Мире Вещей таких татуировок не делают. На первый взгляд это была ящерица, на второй – ласка, покрытая вместо шерсти мелкими янтарными чешуйками. Если приглядеться, можно было заметить на острой мордочке тонкие золотистые вибриссы.
Рисунок вдруг переполз с обнаженной кожи на ткань рукава, потом обрел объем и, наконец, приподнял головку и огляделся кругом. На руках Аймара сидел настоящий живой зверек, он дышал, в его глазах была непонятная, но вполне определенная мысль.
– Проголодался, малыш? – Аймар высыпал на ладонь из стеклянной колбы несколько разноцветных кристаллов, похожих на подкрашенную соль. Пощелкал языком. – Как вкусно, Янтарь… Вкуснятинка…
Не обращая внимания на кристаллы, которые, по-видимому, были его привычным лакомством, Янтарь завертелся в руках Аймара, соскользнул на землю, кинулся к спящему Энрике, рухнул, пропахав розовым носом прелые листья, забился на земле, широко открыл зубастую пасть и заверещал:
– К-к-к-к!
Энрике не проснулся.
Аймар склонился над Янтарем. Янтарь вскочил, завертелся волчком и предпринял попытку побежать сразу в нескольких направлениях. Будто рвался с невидимого поводка.
– К-К-К-К-К!!!
Круглые сердоликовые глаза маленького существа, казалось, вот-вот выпадут из орбит.
Аймар провел кончиками пальцев вдоль хребта зверька, ласково приговаривая:
– Янтарь, Янтарь, что ты, Янтарь… Почему этот оборотень так подействовал на тебя? Может, мне расскажешь?
Янтарь прикрыл глаза и ритмично закачался из стороны в сторону.
Аймар взял зверька на руки.
– Сердце крошечное, а так стучит… На что похоже твое сердце, Янтарь? На гранатовое зерно? Или на камень-гранат? Сердоликовые глаза, янтарная чешуя, гранатовое сердце – ну, разве ты не ходячая россыпь драгоценностей? Византийские принцессы, избалованные роскошью, продали бы за тебя свои бессмертные души… даже не зная, что ты такое на самом деле…
От ласковых прикосновений животное перестало дрожать, бешеный блеск в его глазах угас, оно стало вялым и тихонько загудело – пожалуй, это была его версия мурлыканья. Аймар ласкал питомца, думая о том, что весь последний год Янтарь был в полном порядке, а присутствие мальчишки-оборотня выбило зверька из равновесия.
Почему?
Аймар предположил одно – вздор, предположил другое – тоже невозможно. Энрике – совершенно обычный оборотень, юнец без особых талантов, не пересекавшийся в прошлом ни с Аймаром, ни с Янтарем.
Он – именно то, чем кажется.
Или все-таки…
Янтарь смотрел в лес. На бирюзовый рукав Аймара упала прозрачная капля.
Слюна, должно быть.
Надавив двумя пальцами за ушами животного, Аймар заставил его открыть челюсти, вложил ему в рот несколько кристаллов и не давал зверю открыть рот, пока кристаллы не растворятся.
– Прости, малыш. Но ты не должен голодать.
Какой-нибудь художник эпохи Возрождения охотно написал бы – ну, не даму с горностаем, а юношу с гибким золотистым зверьком на руках. Ему понравились бы и живописные складки бирюзовых одежд Аймара, и отсветы догорающего костра на юном лице, и печальные глаза, наполовину скрытые золотистыми ресницами. Если бы художник был гением – а в те времена гении сталкивались на улочках Флоренции, ссорились между собой и жаловались, что из дому выйти невозможно, непременно наступишь в чью-нибудь гениальность – так вот, если бы художник был гением, он понял бы, что эта внешне гармоничная картина полна дисгармонии, уродлива, пропитана болью.
– Сколько мне еще нести эту ношу, Янтарь… Сколько еще…