Глава про Мир Снов. Ворнинг: очень много текста.

Ребята гуськом прошли через дверной проем – Ксавье впереди, Аймар – замыкающий.
Коридор был тепло-оранжевый. Он дышал. Мягкие стены вздувались и опадали. С каждым шагом над людьми все больше смыкался удушающе-ласковый сумрак. Под ногами что-то хлюпало. Было влажно и душно, пахло чем-то очень знакомым. Не думать об этом. Не думать.
– Первый пункт устава, – потребовал Ксавье.
– Воин Мира Снов считает любую человеческую жизнь священной вне зависимости от политики Мира Вещей, – отозвалась Дина.
– Первая поправка к первому пункту?
читать дальше
– Снородцы и чудовища не считаются людьми, – снова ответила Дина.
– Вторая поправка?
– Жертвы чудовищ после третьей стадии инициации считаются чудовищами.
– Третья поправка? Дина, расслабься. Вы, ленивые задницы, что молчите?
– Жизнь человека может быть отнята за особо тяжкие преступления против человечества по решению суда Крылатых, – без запинки ответил Аймар, придя на выручку младшим бойцам.
«Ленивые задницы» – Энрике и Марьяна – переглянулись в легкой панике.
Энрике вызубрил устав больше полугода назад по требованию Крушителя, благополучно отбарабанил все семнадцать пунктов – и так же благополучно забыл их на другой же день. Марьяна так и не сумела выучить устав наизусть. «Чего он пристал ко мне, я по медкарте тупая», жаловалась Дикобразка. Дина в ответ: «Нет в медицине диагноза – «тупая». А у тебя – тем более. Ты не зацикливайся на отдельных словах, а вникай в смысл. И пересказывай мне, как поняла». Да, лучше бы Ксавье разрешил пересказать эту бодягу своими словами.
– В случае вынесения однократного смертного приговора, – сыпал бисером Аймар, – в следующей жизни искупившему вину возвращают все без исключения права и свободы, в том числе право на вступление в ряды Воинства Мира Снов. В случае вынесения окончательного смертного приговора без возможности обжалования казнь через уничтожение души осуществляется Небесным Палачом в соответствии с предписанием Совета от…
– Эй, хватит нагнетать, Аймар, – Марьяна ненавидела разговоры про суды и казни. – Значит, так. Русский и ирландец заходят в бар, а там выпивка закончилась…
– Марьяна, еще раз услышу этот анекдот – закончишься ты.
– Команди-ир! Я что, правда по второму разу рассказываю?
– По десятому! – тут же встрял Энрике. – Народ, мы здесь точно одни?
– А что?
– По ходу, за стенкой соседи буйные.
Отовсюду явственно слышалось невнятное бормотание сотен и тысяч голосов. Иногда кто-то вскрикивал, а кто-то захлебывался рыданиями. Глаза Энрике привыкли к полумраку. Склизкие стены вспухали то большими, то малыми пузырями, и в них явственно угадывались части тел. Деформированные человеческие существа извивались, как черви, барахтались, сплетались в клубки, одни толкали других, вжимая их в стены спинами и боками, но никто не мог прорвать покрытые слизью пленки и выпасть в Коридор под ноги идущим. Дина отступила на шаг, а Энрике вскрикнул, когда их почти задела обтянутая пленкой женская рука.
– Стены не трогать, – приказал Ксавье. – Это не люди.
К пленке прижалось перевернутое женское лицо. Плечи, грудь… Энрике вспомнил, как пытался подсмотреть за купающимися Марьяной и Диной. Марьяна застукала его, рассмеялась. Ради пущего смеха кинула в него камушком величиной с дыню, чудом не попала в голову. Но, в общем, не обиделась. А Дина ничего не сказала. Перестала с ним разговаривать. Энрике извинился, но Дине было плевать. Она не добивалась его раскаяния или унижения. Она ничего не добивалась. Вычеркнула его из своей картины мира, и все.
– Ух ты, – громко восхитилась Марьяна. – Видали девку? Мостик делает! Рик, ты понял, кто они? Те, кто рань…
Девушка осеклась, пискнула сдавленно и прикрыла рот ладонью, но было поздно. Ксавье щелкнул пальцами, швырнул в подчиненную лоскут белесой тканки, и та плотно склеила Марьяне губы.
– За что? – возмутился Энрике.
– Рик, ты следующий.
Энрике съёжился. Ему было очевидно, что запугивание – не лучший способ успокоить издерганных людей. Но попробуй, скажи это Крушителю...
Жара, влажная духота, голоса...
– Легкие болят, – тихонько пробормотал Энрике, ни к кому не обращаясь. У него мелькнула слабая надежда на «вот-я-загнусь-и-вы-поймете-кого-потеряли». Надежда прожила пару секунд и угасла. Командир ему не отец. Если рухнешь в эту мерзкую жижу лицом вниз, Крушитель скажет: «Слабак». Дина ничего не скажет: они же не разговаривают. Дикобразка по возвращении устроит развеселые поминки – этой лишь бы напиться.
А с Аймаром они как-то раз обсуждали тему смерти. Разведчик сказал: «Не бойся страдать. Не бойся лишиться тела. В аду остается крупица надежды. Страдание дает надежду: пока тебе больно, ты жив. Смерть от черного клинка Небесного Палача проще и страшнее любого ада. Уничтожение всего тебя. Навсегда. Я бы никому не советовал соваться между Крушителем и его противником, когда у Ксавье в руке черный клинок, а не белый. Одной царапины достаточно». Утешил, называется.
– Безмолвие – в прибое волн кипящих, и голоса – в пустынной тишине… – чуть нараспев процитировал Аймар, поравнявшись с Энрике.
– Чего это было?
– Добрый совет. Не прислушивайся к чужим голосам. Читай про себя любимые стихи. Лучшая молитва – поэзия.
– А мне рановато молиться, – огрызнулся мальчишка.
– Коридор пугает лишь тем, что в нем можно столкнуться с самим собой.
– Черт, Аймар, вот зачем ты это сказал? – шепотом заругался Энрике. – Столкнуться со своим двойником – хуже, чем надеть желтую рубашку, хуже, чем пройти под лестницей, хуже, чем зеркало разбить!
– Ходячая энциклопедия суеверий, – улыбнулся Аймар.
– Да не суеверный я! Но такие вещи каждый должен знать!
– В каком понятном и безопасном мире ты живешь, – восхитился Аймар. – Кстати, разве на тебе сейчас не желтая рубашка?
Энрике распахнул куртку. Ткнул пальцем в тощую ребристую грудину, показывая всем желающим застиранную рубашку со следами штопки.
– Она светло-бежевая! Светло-бежевая, понятно?!
Словно в ответ на его реплику за спинами замыкающих раздался вопль. Ксавье подумал о слуховых галлюцинациях. Марьяна подумала о живодерах, мучителях кошек – вот на месте убивала бы таких. Дина подумала о насильниках и убийцах детей. Энрике подумал об огромных мясорубках. Аймар подумал о скорости звука в Коридоре.
Энрике смотрел на Аймара и завидовал.
Казалось, разведчик не проходит Коридор, а прогуливается в тенистом парке.
Ему даже нравился Коридор во всей своей мерзкой и пугающей прелести – так бывалому охотнику нравится красавец-тигр.
На лбу проступила легкая испарина.
Сумеет ли неназванная сила, которая управляет Коридором, сорвать маску спокойствия с лица разведчика – вместе с кожей, быть может?
Нет.
Эта сила стихийна, а стихия суть природа, подумал Аймар. Человек побеждает природу – на то ему дан ум, острый и гибкий, на то ему дано дерзание. Аймар – человек, ergo, его ум способен превзойти любую стихийную силу. В том числе ту, которой тысячи лет. Точный возраст Коридоров Аймар пока не выяснил, но они в любом случае стары. Безнадежно стары.
Природа стара, проста и честна.
Как смерть.
Которую зря считают неодолимой и неизбежной.
Глупая беззубая смерть. Водоворот голосов. Бессвязный шепот. Стон спрессованного пространства.
Дина про себя считала:
«Сорок два, корень из сорока двух – 6.48074069841, корни, семья, лампа желтая, а кругом темно»…
Коридор закончился.
Яркий дневной свет ударил в глаза.
Энрике хотел оглянуться, но Дина вовремя тронула мальчишку за плечо:
– Не надо.
Энрике замер в замешательстве. Это как считается – они все-таки помирились? Раз Дина с ним заговорила?
Аймар подставил лицо ветру – пусть погладит влажный лоб, высушит капли пота. Хорошо. Приятно. Впрочем, разве в Коридоре было так уж отвратительно? Нет плохих ощущений, есть люди, которые боятся их испытывать. У смертного ужаса довольно изысканный букет, если распробовать. А какое сладостное послевкусие…
Оцени, если остался жив.
Ксавье глянул на линию горизонта и зажмурился, усилием воли преодолевая приступ тошноты.
Ему стало хуже, чем он рассчитывал. Хуже, чем должно быть Небесному Палачу после нормального перехода в чужую плоскость.
Он, как всегда, сам платил назначенную цену. За себя и за своих людей. Он – смертник. А им еще жить и жить.
Коридор за их спинами схлопнулся с громким чмоканьем.
– Живые, ребят? Пересчитайте пальцы, ласты, щупальца… – послышался за спиной Ксавье радостный голос Марьяны. Стоило убрать тканку, и щенок затявкал по-прежнему. – Эй, никто не свихнулся? Кроме меня, конечно. Дин, ты как?
Под скалой, где стояли ребята, белела среди скудной травы и серых камней низкая полуразрушенная каменная ограда.
Дина коснулась кончиками пальцев потертой куртки Крушителя, чуть ниже нагрудного кармана. Крушитель не стал грубо отталкивать ее руку. Только сказал:
– Не нужно.
Этого хватило.
– Простите, командир. Мне что-то не по себе. Отток, наверное. Можно мне отдохнуть?
– Отдыхай.
Дина поймала чуть удивленный взгляд Аймара, но не стала ему объяснять, почему солгала. Он взрослый человек, поймет и сам.
– Пошли, покурим, – предложила ей Марьяна.
Дина не курила. «Пошли, покурим» означало «побудем наедине с собой, только вместе».
Дине часто казалось, что пятеро – уже толпа. От постоянного присутствия разных «я» – каждый со своим звучанием, цветом, запахом, каждый со своей аурой – Дина нервничала, уставала и теряла концентрацию. Марьяна, большая любительница шума и пестрого многолюдья, каким-то образом умудрилась вникнуть в динины трудности и при любом удобном случае утаскивала соратницу «покурить». Курила так, чтобы дым – по возможности – не попадал Дине в нос. Иногда она даже умолкала. На целых три минуты. Чего не сделаешь ради дружбы.
Дина стала осторожно спускаться по узкой тропе, ориентируясь на обломки старой каменной ограды. Марьяна побежала следом, прыгая с камня на камень, скользя по сыпучему щебню и чудом не падая, как всегда.
– …и я такая: оп-паньки, жизнь перед глазами пролетела. Ди-ин! Ты в Коридоре о чем думала?
– Я корни извлекала, – честно ответила Дина.
– В смысле?
– Ну, корни. Из разных чисел.
– А-а. Корень из шести?
– Две целых, десятичный разделитель, сорок четыре миллиарда девятьсот сорок восемь миллионов девятьсот семьдесят четыре тысячи двести семьдесят восемь…
Дина опустила взгляд. Устыдилась. Как будто Марьяна могла знать или догадаться, что соратница извлекает корни обычно в минуты паники или душевной боли. Чтобы не быть самой собой. Не быть напуганной орущей маленькой девочкой.
И как будто Марьяна могла бы счесть ее трусихой. Вот за это. За извлечение корней.
– Ну ты огонь, Дин. Такое никто не сможет повторить.
– Это людей нельзя повторить. А цифры – они цифры и есть.
Дина присела на обломок стены, нагретый солнцем. Как хорошо… Спокойно…
Марьяна тут же подскочила к ней:
– Дин, ты чего?!
– Я в порядке. Посижу, погрею старые косточки.
– Дин, у тебя правда отток?
– Нет. Я настолько плохо выгляжу?
– Но ты сказала…
– Я соврала, Марьяна. Такой вот я нехороший человек. Симулянт. Прилягу тут, буду дремать на солнышке и задерживать весь отряд.
Карие глаза Марьяны стали круглыми, как чайные блюдца.
Дина никогда не переставала удивляться, как можно считать старших – богами, неуязвимыми для страха и боли. Сама Дина лишилась этих иллюзий лет в пять, если не раньше. Марьяна, похоже, сохранила их до семнадцати.
А ведь она приютская. Должна бы знать жизнь.
– Командиру нужен отдых, понимаешь? Отток – у него. Серьезный, насколько я вправе судить. Я попыталась помочь, он не дал. Отток похож на зыбучие пески. Если ты не настоящий целитель, а только по верхам нахваталась, как я, то есть вероятность, что отток затянет обоих. Вот этого он и боится. Ему здесь плохо. Может, сама здешняя земля ему – враг. Вот говорят – Крушитель, живая легенда, а мы ничего по-настоящему о нем не знаем. На этой плоскости он точно глубинная рыба на поверхности. Еле живая легенда.
– Он не говорил…
– Он и не скажет.
– Точно. Мы ему не друзья, это я давно поняла. Ну, тебя он еще за человека считает. И Аймара. Вы с Аймаром – хорошие, мы с Энрике – плохие.
Со стороны обычно виднее, так что Дина понимала, ради чего Крушитель Марьяну дрессирует. Ломает. Не под себя, а под этот мир. Чтобы лопоухий щенок-неслух не вырос в опасную дикую тварь, не закончил свои дни глупо и бездарно: «Да она бешеная! Стреляй, стреляй!»…
– Мы для него – самые близкие люди, Марьян. Все четверо. А других нет.
– Не выдумывай. Он же только повод ищет, чтоб меня выгнать. Да я бы сама ушла… – Марьяна осеклась, словно чуть не сболтнула лишнее. – Когда захочу, тогда и уйду.
Дина вздохнула.
– Коридоры опасны, Марьяна. Кто-то мог остаться там. Ты, например. Или Крушитель. Вместо тебя.
– Это как?
– А вот так. Он бы не ушел без тебя.
«И я бы не ушла. Только про меня тебе знать не надо».
Стать бы на время крохотным черным жуком, спрятаться под камень. Тихо, темно, прохладно. Правда, Марьяна боится насекомых. Тех, которых видно и слышно. А Дина стала бы невидной, неслышной. Если под камнем спит жук, невидный и неслышный – есть он или нет? Не мешает, не пугает. Никого не объест. Ни для кого не станет обузой. По правде говоря, любить других проще всего из небытия. Или нет. Дина не знала. Сама всего раз побывала там, в небытии – скажем так, у порога постояла и не запомнила ничего.
– Дин…
Марьяна стала рыть носком сапога скудный каменистый грунт в смутной надежде провалиться в магму.
– Дин, короче, разговор есть.
– Если ты про мохнатые грибы – да, это я их выбросила. Их нельзя курить. Они вызывают отек глотки и паралич.
– Тш-ш, забей на грибы. Ты, главное, тихо. «Между нами, девочками».
«Тихо»… Дина-то говорила, как всегда, приглушенно, а вот Марьяна героическим усилием снизила свой трубный глас валькирии хотя бы на полтона. Ей бы жить в скандинавских мифах, летать с боевым кличем над полями битв и собирать воинство эйнхериев. Ее робкий шепот – «не знаешь, где мои носки?» – поднимет и мертвых. В пять утра.
– Ты же все про меня поняла. И молчишь. Ну и… Дальше-то что? Чего надумала?
Дикобразка присела на корточки, заглянула Дине в глаза. Редкий случай, чтобы метр восемьдесят семь пытливо смотрел снизу вверх на метр пятьдесят девять, в обуви шестьдесят. Вот она какая вблизи – лопоухая и красная, как революция. Под здешним злым солнцем еще до полудня обгорела. Взгляд из-под лохматой челки такой невинный, что даже страшно. Намазать бы ей деревенской сметаной щеки и нос. Наверное, так никто раньше не делал. Чем их, интересно, мазали в приюте, если обгорят? Чем головы мыли от «жильцов», Марьяна рассказывала – дегтярным мылом. Она обожает запах дегтярного мыла. А еще – масляной краски. Ей нравилось самой красить ржавые турники и вонять растворителем. «Лучше, чем духами». Вот извращенка. Смешная…
Если б можно было, Дина бы, наверное, погладила бы эту бедовую голову, пристроила бы к себе на колени и стала бы тихо-тихо рассказывать сказку.
На Дину иногда находит, когда она устает. Кажется, будто жизнь простая, как сказка: всего-то сносил три пары железных башмаков, стер три стальных посоха – и пришел именно туда, где тебя ждут.
– Дин, ты же в курсе, да?.. Про меня?.. Так и будешь нагнетать?
– Я не нагнетаю, – устало сказала Дина. – Мне нечего ответить. Не о чем тут говорить.
Золотисто-карие глаза. Ничейный щенок.
Погладить бы.
«Нельзя. Мне нельзя «оставить себе этого щенка». Впрочем, и никакого другого».
– Не мучайся, – вдруг сказала Марьяна.
Господи, подумала Дина, она же меня еще и утешает.
– А я-то голову ломаю: что у тебя на уме? Чего ты потребуешь – за молчание? А ничего. Такая ты, Динка. Работаешь амортизатором. Бесплатно, блин. На две ставки.
– Каким амортизатором? – Дина явно теряла нить разговора. Впрочем, когда беседуешь с Марьяной, такое случается каждый день, пора бы привыкнуть.
– Я не чокнутая. Хочу, чтоб ты знала. Ну ладно, не настолько чокнутая. И совесть пока не всю пропила. Я знаю, куда уйти, если начну сдавать.
– Что сдавать?
Дина почти все отдала бы за три часа сна. И слишком устала за день, чтобы вынести еще один типичный дикобразкин бзик.
– Бутылки сдавать, – огрызнулась Дикобразка. – В пункт приема стеклотары.
Всего секунду назад несмело тянулась к дининой ладони. Пальцы едва соприкоснулись. И вдруг – отдернула руку, отвернулась, ощетинилась.
Господи… Она что-то важное пыталась рассказать. А Дина не выслушала.
«Что-то важное. По делу. А ты себе навоображала»…
Динина бабушка любила повторять: медаль, диплом, аспирантура, а поскреби – все та же дура. Медаль Дина заработала, с дипломом никаких проблем тоже не предвиделось.
А чувствовала она себя так, будто ее только что поскребли. Теркой. По лицу.
Облако закрыло солнце.
– Марьяна, давай ты объяснишь по порядку…
– ААА!
Дина подняла голову. Никакое это было не облако.
Крик повторился. Кричал Энрике. Везет сегодня парню. Такая богатая событиями жизнь.
Над горной долиной плыла, заслоняя солнце и колыхаясь, словно колония медуз, громадная бледно-желтая тварь, ноздреватая, рыхлая, подрагивающая по краям.
– Ни хрена ж себе омлет! – пришла в восторг Марьяна. – Команди-ир! Можно, мы с Диной поджарим омлетик?!
Хорошо, что она все-таки ждет приказа, устало подумала Дина. «Омлет» проходит прямо над нами. Подобьешь его, наешься на всю оставшуюся жизнь.
Отсюда они хорошо видели Аймара, Энрике и Ксавье. Командир жестом приказал им: не трогайте тварь, дуйте ко мне. Девушки подчинились. Дина с трудом поспевала за Марьяной. Не так уж сильно ей пришлось симулировать, изображая отток. Еще бы пара боев, и накрыло бы на самом деле.
– Оно видит нас, командир? – Марьяна чуть не подпрыгивала на месте, рвалась в бой: р-ратата, мочить-мочить-мочить. По-хорошему, таких преисполненных рвения бойцов надо держать подальше от армии.
– Нет, оно не видит. Чтоб ты знала, это местное домашнее животное. Крупная безрогая скотинка.
– Корова отбилась от стада? – понимающе переспросила Дина.
– Именно.
– Значит, скоро сюда явится пастух, – предположил Энрике. – С овчарками.
– Аймар сотворит полотно тканки. Накроемся и переждем. Мы здесь не для того, чтобы воевать с пастухами, овчарками и коровками.
– Не наш формат, – усмехнулся Аймар.