– Слушай, Марьян, ты чего ради с нами идешь?
– А ты чего ради спросил?
– Да так, любопытно. Ты вообще чего хочешь от жизни?
Девушка ответила явно первое, что пришло в голову:
– Прыгнуть с вышки. В золото.
– В монеты?
– Не, в чистое золото.
– В смысле, в расплавленное?
– Ну.
– Зачем?
– Плавать в нем, нырять. Поднимаешь руку, она вся золотая. Красиво. Кругом красиво. Светло. И тепло.
– Ты знаешь температуру расплавленного золота?
– Это мечта, идиот.
– Pobrecita loca…
– Гос-споди, да хочешь помахаться, так и скажи. Я – всегда за.
– Кто там хотел помахаться? – не оборачиваясь, спросил Ксавье.
– Никто, командир, – широко улыбнулась Марьяна. Был бы хвост – умильно завиляла бы хвостом.
Пару раз в воздухе витала мысль, что шальной девке в отряде не место.
Но Ксавье не торопился: читать дальшеМарьяна ему понравилась.
Нет, ничего такого, точно. Просто он разглядел в ней хорошего человека.
А хорошими людьми не разбрасываются.
Ксавье присматривался к ней полгода. Три-четыре месяца полагался на нее и в разведке, и в бою – она не подвела.
В местах, испорченных цивилизацией, Ксавье приказывал ей держаться рядом. Она возвышалась над ним на целую голову, точно классический телохранитель большой шишки. Ксавье не нуждался в охране, но Марьяне нравилась эта роль. Она гордо вышагивала по левую руку от Крушителя, не догадываясь, что ей не доверяют. Да, изначально Ксавье сомневался в ней, потому и держал под присмотром.
Впрочем, и теперь – спокойнее, когда Дикобразка на виду. Не натворит глупостей.
Девчонка могла бы неплохо соображать. Но не хотела. Ей нравилось болтаться по жизни, отключив здравый смысл и забросив его на антресоли. Туда же отправились и амбиции. И планы на будущее. Она жила не одним днем – одним часом, развлекалась, как проклятая, и никому не рассказывала, почему стала такой.
Когда Ксавье нашел ее на Крошиной Густоши, она была изранена, а две ее соратницы – убиты. Ей не приходило в голову ни собрать их прах, ни перевязать свои раны, ни попросить помощи.
Энрике обратил внимание на ее униформу. Пусть окровавленную и обтрепанную, но все же узнаваемую.
Аймар обратил внимание на ее браслет.
Дина обратила внимание на ее осунувшееся грязное полудетское лицо.
На грязь, размытую слезами.
Но девушка больше не плакала. Тому была веская причина. Она сидела на останках чудовища, которое сама же и поглотила. Наверняка это был первый порыв – отомстить за подруг и тут же пополнить угасающие силы за счет убитой твари. А твари на Крошинке сплошь больные, облезлые, в язвах, и хорошо, если в темноте не светятся. Девица не только ранена – еще и отравлена, думал Крушитель. Что у нее теперь с мозгами – не узнаешь, пока не дотащишь до целителя. И как только жива до сих пор…
Энрике заметил: неплохо бы девицу дотащить, но не до целителя, а до представителей закона. Может, за нее и награда причитается. Она и ее убитые подруги носили эмблемы отряда, расформированного два месяца назад. Командующую обвинили в коррупции и заточили на Слепой Луне, а солдат обязали снять позорящие их эмблемы. Три сопливки – самые глупые или самые закоснелые в беззаконии – уперлись, не подчинились решению суда и сбежали на вольные хлеба. А какие хлеба – на Густоши? Ежу понятно, какие. Разбойничьи.
«Она не сдастся в плен», спокойно возразил Аймар. «Скорее умрет. У нее лезвие в браслете запрятано».
Дина отмахнулась от Аймара, присела на корточки рядом с девушкой. Зашептала: «Никто тебя не тронет, вот умница, вот умница» – точно ветеринар, успокаивающий напуганного, ощетиненного зверя. Откинула полу забрызганного кровью плаща. Ветхая ткань рубашки прилипла к ране и закрыла ее, на время остановив кровотечение. «Я только осмотрю»… Раненая подняла руку, уперлась Дине раскрытой ладонью прямо в лицо, оттолкнула. Точно не человека, а предмет.
В сухо блеснувших карих глазах не отразилось ни единой мысли – тук-тук, открыто.
Ксавье рявкнул: «Встать, солдат!»…
Та каким-то чудом встала, пошатнулась – и выпрямилась.
«Смир-рно! Слушай мою команду!»…
Вот так ее и спасли.
Дина выхаживала Марьяну, освобождала ее тело от яда. А заодно оберегала свою пациентку от посторонних взглядов и расспросов. Особенно от Энрике, который то ли в шутку, то ли всерьез подсчитывал возможную стоимость ее головы.
– Волк, коза и капуста, – пробормотала Марьяна, в очередной раз глотая лекарство. – Знаешь эту задачку? Брр, горькое… Дин, почему чудищ есть нельзя? Я же нормально себя чувствовала, в смысле, блевать не тянуло, пока ты не начала меня лечить. Ди-ин! Что ты молчишь? А когда ты думала, что я без сознания, ты разговаривала. Ты со странностями, да? Немножко ведьма? И сколько народу уже отравила? Шучу. Долго мне еще лежать? Э-эй! Нет, ну так неинтересно. И кто я в этом отряде? Волк? Нет, волк у нас Крушитель. Тогда, может, капуста, раз на мой кочан покушается козел?
– Шуток не понимаешь, трепло, – огрызнулся Энрике, склоняясь над котелком – была его очередь кашеварить. – Никто тебя не сдаст. Хотели бы – сдали бы.
– Почему твою командующую обвинили в коррупции? – неожиданно спросил Аймар.
– Понятия не имею. Хорошая была тетка.
– Была? Она ведь жива.
– На Слепой Луне. Все равно что покойница.
– Но ты так и не сняла эмблемы ее отряда.
– И что? Ваши надену поверх. Крушитель тоже хороший мужик.
«Тоже хороший мужик» чуть не поперхнулся кашей.
– Ты еще не доказала, что нужна моему отряду.
– Нужна, командир, нужна. Вы салюты любите? Вот со мной каждая операция будет «привет-салют».
– Мне уже тревожно, – усмехнулся Энрике.
Марьяна приподнялась, гордо вскинула руку и вызвала «дикобразку».
– Что взорвать, командир? Весь мир или только половину?
– Отставить.
Снаряд распался. На побледневшем лице Марьяны выступили капли пота. Она широко улыбнулась фиолетовыми губами.
– В другой раз укажите мне цель, командир. Я – лучший подрывник на Крошиной Густоши. Кого взорвала – никто пока не жаловался.
Брови Крушителя сошлись к переносице.
– Сопля ты безмозглая, а не подрывник. Здоровье подорвала – это да. Чтобы перед нами хвост распушить. Угробила целые сутки Динкиных трудов. Теперь ей снова в тебя силы вливать… – Ксавье кивком указал на Дину. – Извинись перед человеком.
Марьяна боролась с собой. А Дина смотрела в землю. Ни в чем Марьяну не винила. И не любила, когда на нее обращают внимание.
– Если хочешь идти с нами, помни: твоя жизнь принадлежит не тебе одной. Усвоила?
– Да, командир. – И совсем тихо: – Дин… Ты извини.
– Не «да», а «так точно», – придрался Ксавье. Но лед был сломан.
– Так точно, командир!
Очень скоро повиновение вошло у нее в привычку.
Правда, живи Марьяна сама по себе, даже зубы чистить перестала бы. Если бы ею не командовал Ксавье, ею командовал бы алкоголь.
Ксавье думал за нее. Отбирал у Марьяны подозрительные самокрутки, выливал содержимое фляги. В каждом Оплоте следил, чтобы она не поссорилась с местными бандитами (ну, или не подружилась с местными бандитами – еще неизвестно, что опаснее).
Временами на него накатывало горькое чувство, что Марьяна ему – как дочь. И в такие минуты Небесный Палач хотел выкрутить ей оба уха. Чтобы хоть немного прибавилось в голове ума.
Но – не судьба.
Крушитель сам ввел в отряде правило: никаких телесных наказаний. За серьезные проступки полагалось изгнание из отряда. За мелкие, вроде Марьяниных, наказание определял Ксавье. Например, возместить ущерб. Стаканы купить, да стулья, да пару столов, да и барную стойку починить заодно. Дикобразка продавала добытые в последних боях трофеи, выплачивала штраф, ходила понурая и стреляла у всех то чай, то печенье, то табачок, а спустя пару месяцев опять влипала в историю.