Се Лянь поглощает маньтоу;)
Решил вывесить последние стихи...
это раз
Диалог с немой девушкой
– …
– Нет, госпожа моя, ночью здесь некому плакать у моря.
Жителям этих земель, каменистых, белесых от соли,
Свойствен практический ум: даже юные девы и вдовы
Здесь по ночам не рыдают. А призраки – как и при жизни –
Неромантичны, скучны. Даже сами в себя не особенно верят.
Плачет лишь ветер. Хохочет бездомный, бессовестный ветер.
Вы истомили себя. Все не спите. Все ждете. Кого же?...
Дом ваш не спит по ночам – и усталым оранжевым глазом
Смотрит окрест. Вы беспомощны. Вы как печальный ребенок…
Я сохраняю ваш дом от недобрых людей, от несчастья,
Вас, госпожа, я не в силах избавить от ваших фантазий.
О госпожа, я без промаха бью по любому, кто видим,
Но застрелить не сумею безумный, насмешливый ветер...
– …
– Нет, госпожа, здесь никто среди дня не кричит, повторяя:
«Горе нам, горе!»… То птицы, их крики нелепы и дики.
Если угодно, я их перебью. Что поделаешь – чайки.
Выстрел – и все разлетаются… кроме убитой, что камнем
Падает на воду. Вам неприятно?… Не будем об этом.
Я принесу вам щегла. Канарейку. Резную шкатулку
С музыкой – все, чтобы вы улыбнулись. И лучше бы окна
Снова закрыть, так, как было, и снова заклеить.
Здесь сквозняки, вы простудитесь. А на дорогу
Снова глядеть ни к чему. Он ушел. Он не мог передумать
И с полпути возвратиться. Оставьте. Вы ждете напрасно.
Нет красоты в этих землях – лишь в церкви, пожалуй, на фресках
Яркие краски, и тонкие руки, и нежные лица,
Люди живые тусклы и невзрачны. Но вы – это сколок
Внешнего мира, вы – память о давней и горькой утрате.
Если себя вам не жаль, пожалейте людей, вы им дарите радость –
Горькую радость, но в этих краях не бывает иначе –
Я же за вас… Но довольно. Вы слишком похожи –
Вы, как и он, все мечтаете о невозможном.
–…
– О госпожа, это старые нищенки, что на закате
В поле оплакали Бог весть какого по счету бродягу.
Кто-то его застрелил. Он был грязен. Глаза загноились.
Солнце сожгло его до черноты. Он был страшен, как морок.
Страшно и то, что мертвец, говорят, улыбался счастливой
И благодарной улыбкой. А впрочем – чему удивляться...
Бродит весь день, говорили мне нищенки, хлеба не просит –
Плачет сквозь смех и смеется сквозь слезы… Немного блаженный.
Словно не чаял он здесь оказаться – и, пьяный от счастья,
Бродит без цели, ложится на землю и в ясное небо
Долго глядит… А поднимется – снова по кругу, по кругу
Носит его. Ни в единую дверь постучать не решился.
Стоит ли думать о нем? Кто уходит из дома, навеки потерян.
А над заливом и домом, над нашей суровой землею
Те же ветра – сотни лет. И ветрами обточены камни.
Море круглит их края. Так и вы. Вы привыкнете, знаю.
Он был чужим – и ушел. А вернулся – не прежний, но чуждый,
Так же, как прежде, пустынным долинам, заливу и морю…
Вам хорошо бы уснуть. Причитания нищенок больше
Вам не мешают: все кончено. Смолкли все чайки.
Что ж, поднимитесь к себе, госпожа… И не плачьте. Не плачьте.
два двое
двое в морозном полубреду
отмеряют неспешными шагами
скрипучие мохнатые улицы
тасуют имена поэтов и тех, других
они удаляются
уходят все дальше и дальше
от мира
где
человеческие существа похожи на пепельницы
и не слишком хорошо пахнут
двое в морозном полубреду
в ореолах оранжевого света
в ожерельях снежинок
читают улицы как стихи
бесконечный путь
домой
три вижу
скорчившись
упираясь коленями в землю
и в небо изогнутой напряженной спиной
великан выблевывает жизнь
кислый привкус во рту
великан не выносит
тяжести своего тела
тяжести каменного титана
рук разрушающих
топчущих ног
жадных зубов
все вбирающих глаз
темных
лучиться - не научились
тяжелее всего - великаний
взгляд
глаза точно глыбы
не может он больше
хочет ослепнуть оглохнуть перекрыть все пути назад
отторгнуть
ненавистную
слишком большую жизнь
моя же -
мала
слишком много судеб
я выкроил из нее
оставив себе лишь то
что героям моим
не понадобилось
холод ветер мокрый снег одиночество темноту
неловкость плохие привычки смущение и уход в себя
молчание как протест против мертвых слов
вечный гнев на то существо что зовется мной
но плохо делает мою работу
о великан
уходящий в гневе и громе
оттолкнувший землю и небо
прекрасный и страшный
не думай с презреньем
о маленьком существе
обо мне
я так мал потому
что создал тебя
и многих других
ты прости
я устал
очень устал
четыре ты со мной
если только след от ожога
можно назвать
памятью о тебе
ты теряешь черты свои
и становишься мифом
Медеей
за это -
прости меня
если ты все еще есть
скольких
я любил
и терял
оставаясь верным этому телу
твоему, как мне говорят
скольких
успел пережить
я не знаю
ты была рекой
текущей мимо меня
ты хотела меняться
и менялась
где та которую я полюбил
собирать фотографии
доказательства
свидетельства ее бытия
боже
зачем
все, что мы сохраняем
любовь
а память живет
пока ее искажают
меняют
толкуют
переживают и пережевывают
исскуство фигурно раны вскрывать
мемуаристика
к черту
дитя
я - рассказчик историй
рисовальщик теней
обвожу твою тень и ей поклоняюсь
благодарно
разбиваюсь волнами на мелкие брызги
у подножия храма
для тени той возведенного
но
ты живая
ты хочешь иного
чего - ты сама не знаешь
только не этого
бесишь меня
терзаешь меня
почти убиваешь меня
нарочно быть может
чтобы я понял
у маленьких ступней точеных
нерассуждающий пес
для которого ты - божество
но не ты
за это -
прости меня
если ты все еще
есть
единственная
и прощай
это раз
Диалог с немой девушкой
– …
– Нет, госпожа моя, ночью здесь некому плакать у моря.
Жителям этих земель, каменистых, белесых от соли,
Свойствен практический ум: даже юные девы и вдовы
Здесь по ночам не рыдают. А призраки – как и при жизни –
Неромантичны, скучны. Даже сами в себя не особенно верят.
Плачет лишь ветер. Хохочет бездомный, бессовестный ветер.
Вы истомили себя. Все не спите. Все ждете. Кого же?...
Дом ваш не спит по ночам – и усталым оранжевым глазом
Смотрит окрест. Вы беспомощны. Вы как печальный ребенок…
Я сохраняю ваш дом от недобрых людей, от несчастья,
Вас, госпожа, я не в силах избавить от ваших фантазий.
О госпожа, я без промаха бью по любому, кто видим,
Но застрелить не сумею безумный, насмешливый ветер...
– …
– Нет, госпожа, здесь никто среди дня не кричит, повторяя:
«Горе нам, горе!»… То птицы, их крики нелепы и дики.
Если угодно, я их перебью. Что поделаешь – чайки.
Выстрел – и все разлетаются… кроме убитой, что камнем
Падает на воду. Вам неприятно?… Не будем об этом.
Я принесу вам щегла. Канарейку. Резную шкатулку
С музыкой – все, чтобы вы улыбнулись. И лучше бы окна
Снова закрыть, так, как было, и снова заклеить.
Здесь сквозняки, вы простудитесь. А на дорогу
Снова глядеть ни к чему. Он ушел. Он не мог передумать
И с полпути возвратиться. Оставьте. Вы ждете напрасно.
Нет красоты в этих землях – лишь в церкви, пожалуй, на фресках
Яркие краски, и тонкие руки, и нежные лица,
Люди живые тусклы и невзрачны. Но вы – это сколок
Внешнего мира, вы – память о давней и горькой утрате.
Если себя вам не жаль, пожалейте людей, вы им дарите радость –
Горькую радость, но в этих краях не бывает иначе –
Я же за вас… Но довольно. Вы слишком похожи –
Вы, как и он, все мечтаете о невозможном.
–…
– О госпожа, это старые нищенки, что на закате
В поле оплакали Бог весть какого по счету бродягу.
Кто-то его застрелил. Он был грязен. Глаза загноились.
Солнце сожгло его до черноты. Он был страшен, как морок.
Страшно и то, что мертвец, говорят, улыбался счастливой
И благодарной улыбкой. А впрочем – чему удивляться...
Бродит весь день, говорили мне нищенки, хлеба не просит –
Плачет сквозь смех и смеется сквозь слезы… Немного блаженный.
Словно не чаял он здесь оказаться – и, пьяный от счастья,
Бродит без цели, ложится на землю и в ясное небо
Долго глядит… А поднимется – снова по кругу, по кругу
Носит его. Ни в единую дверь постучать не решился.
Стоит ли думать о нем? Кто уходит из дома, навеки потерян.
А над заливом и домом, над нашей суровой землею
Те же ветра – сотни лет. И ветрами обточены камни.
Море круглит их края. Так и вы. Вы привыкнете, знаю.
Он был чужим – и ушел. А вернулся – не прежний, но чуждый,
Так же, как прежде, пустынным долинам, заливу и морю…
Вам хорошо бы уснуть. Причитания нищенок больше
Вам не мешают: все кончено. Смолкли все чайки.
Что ж, поднимитесь к себе, госпожа… И не плачьте. Не плачьте.
два двое
двое в морозном полубреду
отмеряют неспешными шагами
скрипучие мохнатые улицы
тасуют имена поэтов и тех, других
они удаляются
уходят все дальше и дальше
от мира
где
человеческие существа похожи на пепельницы
и не слишком хорошо пахнут
двое в морозном полубреду
в ореолах оранжевого света
в ожерельях снежинок
читают улицы как стихи
бесконечный путь
домой
три вижу
скорчившись
упираясь коленями в землю
и в небо изогнутой напряженной спиной
великан выблевывает жизнь
кислый привкус во рту
великан не выносит
тяжести своего тела
тяжести каменного титана
рук разрушающих
топчущих ног
жадных зубов
все вбирающих глаз
темных
лучиться - не научились
тяжелее всего - великаний
взгляд
глаза точно глыбы
не может он больше
хочет ослепнуть оглохнуть перекрыть все пути назад
отторгнуть
ненавистную
слишком большую жизнь
моя же -
мала
слишком много судеб
я выкроил из нее
оставив себе лишь то
что героям моим
не понадобилось
холод ветер мокрый снег одиночество темноту
неловкость плохие привычки смущение и уход в себя
молчание как протест против мертвых слов
вечный гнев на то существо что зовется мной
но плохо делает мою работу
о великан
уходящий в гневе и громе
оттолкнувший землю и небо
прекрасный и страшный
не думай с презреньем
о маленьком существе
обо мне
я так мал потому
что создал тебя
и многих других
ты прости
я устал
очень устал
четыре ты со мной
если только след от ожога
можно назвать
памятью о тебе
ты теряешь черты свои
и становишься мифом
Медеей
за это -
прости меня
если ты все еще есть
скольких
я любил
и терял
оставаясь верным этому телу
твоему, как мне говорят
скольких
успел пережить
я не знаю
ты была рекой
текущей мимо меня
ты хотела меняться
и менялась
где та которую я полюбил
собирать фотографии
доказательства
свидетельства ее бытия
боже
зачем
все, что мы сохраняем
любовь
а память живет
пока ее искажают
меняют
толкуют
переживают и пережевывают
исскуство фигурно раны вскрывать
мемуаристика
к черту
дитя
я - рассказчик историй
рисовальщик теней
обвожу твою тень и ей поклоняюсь
благодарно
разбиваюсь волнами на мелкие брызги
у подножия храма
для тени той возведенного
но
ты живая
ты хочешь иного
чего - ты сама не знаешь
только не этого
бесишь меня
терзаешь меня
почти убиваешь меня
нарочно быть может
чтобы я понял
у маленьких ступней точеных
нерассуждающий пес
для которого ты - божество
но не ты
за это -
прости меня
если ты все еще
есть
единственная
и прощай
@темы: творчество мое, стихи мои
я не представляю, почему, но это так навевает мысли об "Эмме" , "Джейн Эйр", и, почему-то о "Дядюшке Длинные ноги"
пронзительное.
вос-хи-ти-тель-но.
Джен Эйр - да, атмосфера, возможно...
Посмотрю, что за "Дядюшка", раньше не знал...
Люблю читать в оригинале, при переводе мнооогое теряется... Тебе повезло, ты живешь в городе, где есть Торжек - там и затариваешься, верно?) Я сейчас в Орле, здесь магазин с иностранной литературой тоже есть, но книги - дороги. Зато там шикарное издание ВК и перевод "Мастера и Маргариты" на английский)))
А Торжек навещать стоит, там книги хороши и недороги! (Ты же знаешь, где он? Остановка - депо на Ставропольской, оттуда - по перпендикулярной улице, не помню, как называется - надо пройти немного вниз. За Магнитом, насколько я помню, и есть Торжек).