Масенькая зарисовка про Пен. Мне тяжело даётся этот персонаж.
Может, хреново пишу о ней, неуверенно, но уж как получается влезать в эту шкуру. Плохо она на меня натягивается, как сова на глобус.
Но я пытаюсь идти к ней через любовь.
То, как Пен воспринимает братика - отдельная песня.
Пенни - ненадежный рассказчик.
Я думаю, не совсем понятен момент с его репликой. Это Пенни недослышала.
На самом деле Тэд сказал не "Она тебя дразнит", а : "А на тебе красное", он таким образом ответил на критику Пенни по поводу брюк, а потом указал на зеркало, чтобы Пенни убедилась, что запачкала кофточку.
Апд: забыл предупредить - триггерные моменты. Попытка удушения и так, разное по мелочи.
Подменыш и зеркало - Снег валил хлопьями, сидела одна королева и шила под окошечком, у которого рама была из черного дерева, да и уколола себе палец до крови...
Господи, этот ребенок вырастет когда-нибудь из сказок?
- Где ты взял книгу, Тэдди?
Сжимается. Молчит.
Ясно, где - на чердаке. Там, где вместе с другим хламом свалены вещи той... её.
Вцепился в книгу. Тонкие бледные пальцы - жадные паучьи лапки.
- На ней же плесень. Ты дышишь плесенью, ничего, не противно?
Шепчет:
- Нет.
Шепчет:
- Она красивая.
Шепчет:
- Пожалуйста, оставь мне её, пожалуйста, хотя бы её оставь.
читать дальше
Обнимаю маленького. Плечики хрупкие. Хоть бы заплакал. Я бы тогда - тоже... Плакали бы вместе, было бы нам хорошо.
- Дай, я почищу эту рухлядь. Вонь от неё...
- Можно, я сам?
Оттолкнула его совсем легонько, а в карих детских глазах на миг мелькнуло то самое - злое, хитрое. Спряталось.
Холодком обдало.
- Ну ладно, - говорит.
Уступчивый. Будто чувствует, что я его вот-вот разоблачу. Будто знает, что я сильнее. Окажись он и впрямь подменышем - я бы и это вынесла. Знала бы, что надо сделать, как спасти - ни у кого бы подмоги не просила.
- "Белоснежка" - девчачья сказка, - говорю.
- А если бы вместо Белоснежки был Белоснеж, тогда бы - не девчачья?
- Странный ты.
Странный - не то слово.
Тэдди - боль моя.
Глядит и не мигает, ухмыляется не пойми чему.
Чем дальше, тем больше - в мать, то есть в родную... не в ту.
А родная наша маменька была сумасшедшая. Сперва так, слезливо-молитвенного склада, хоть и не скажу, чтоб и в самом деле веровала, а под конец - вовсе припадочная, от одной женской блажи себя уморила, нас бросила на волю божью, и да, я об этом прямо говорю и на Библии поклянусь, если кто слышал иное - всё ложь. Хватит нам молчать. Лучше я сама, своей рукою вскрою нарыв. Другие, их ведь хлебом не корми, дай посудачить у нас за спиной.
О родной нашей матери. Об отце.
И о той... другой.
Я-то пошла не в мать. Повезло.
Хотя видит бог, лучше б этот фамильный червь затаился хоть на одно поколение. Не глодал бы единственного наследника.
Ничего. Выдержу и это.
Сохранить бы имущество, женить бы Тэдди через пару лет, а детей я сама воспитаю. Выкарабкаемся.
- Снимай штаны.
Замер, точно глухой.
- Не видишь, карман отрывается?
В карманах вечно носит всякую дрянь. И пачкаются они изнутри от жирных пирожков, и разлезаются по краям от веток, камней и уличного мусора.
- А зашивать кто будет, я, что ли? У меня других дел нет?
- Я... я зашью. Сейчас.
Юркнул в соседнюю комнату. В мамину - мы так до сих пор говорим. Дверь закрыл. Ко всему, он мной в последнее время ещё и брезгует. Готов чуть не в подпол залезть, лишь бы при мне не переодеваться. А может, это не пренебрежение вовсе. Может, и что-то иное. Похуже. Сестра ведь у него может и привычных родинок не досчитаться, и старый белый шрам под коленкой вдруг на прежнем месте не увидеть.
Пока его не было, глянула в зеркало. Не я. Чужая угрюмая девица, темные волосы скручены в жгут, меж бровей - складка. Сегодня день у меня плохой. Или зеркало. Вон, всё в пятнах, амальгама отслаивается.
За спиной у меня... нет, померещилось.
Плесень на чердаке - кровельщик за починку крыши деньги взял, пару черепиц переложил с места на место, хоть в суд его тащи, только я не знаю, как его звали, это отец нанимал, без меня, ещё когда был...
Стоит.
Она, гадина.
- Прочь отсюда, - шепчу. - Я тебе свой дом не отдала и не отдам. А ты что живая, что мертвая, как есть коза.
Помогло. Она всегда была трусливой, лживой, подлой пролазой, вот и сейчас, только почуяла, что её не принимают всерьёз - обернулась вешалкой со старыми дождевиками. То-то же.
Помню, однажды она перед зеркалом в своей спальне распахнула халат, спустила с плеч пеньюар - и смотрит. Груди у неё были небольшие, в самый раз. И смотрели чуть-чуть в разные стороны. Античная Афродита. А соски будто розовые бутоны. Я редко вижу женскую грудь - только свою или на картинках. Мне было интересно. Мэй положила себе ладонь на сердце, под левой грудью, закрыла глаза, что-то прошептала, слушая своё сердце, потом подняла ладонь выше, медленно, будто не решаясь, погладила левую грудь, накрыла ладонью, легонько сжала, кончиком пальца пощекотала сосок. Слегка покраснела. И вдруг обернулась к двери и мерзким голосом спросила, что я там делаю. Я ей ответила, мол, я тоже не понимаю, что она делает. И если она не делает ничего плохого, то почему прячется? Если отец против таких невинных занятий не возражает, тогда можно мне посмотреть поближе?.. Я едва её коснулась, как она отпрыгнула от меня, запахнула халат, отвратительно побагровела и стала злобно орать.
Вот так люди и познаются.
Меня не обманешь.
Вся античная красота исчезла, а передо мною оказалась - визжащая рыночная торговка. Даже и не симпатичная вовсе.
При отце она не решалась вякать, а только он за порог, Мэй - королева, уже и под руку ей не попадайся, и в комнату её без стука не войди. Спала и видела - дом к рукам прибрать.
Отца тогда не было дома, но вечером я постаралась успеть рассказать ему всё раньше Мэй, а то она могла бы много чего наплести.
И он бы поверил.
Он меня на самом-то деле не любил.
А уж эта Мэй - тем более.
И родная мать тоже не любила.
А может, и Тэдди не любит. Не знаю.
Да и не надо мне.
Главное - дом мой и Тэдди мой. Семья, уж какая есть.
Мальчишка (нет, не Тэдди, а посыльный из лавки) принес нам вишни в дурацкой картонной якобы-корзинке. Пока нес, дно уже пропиталось красным, размокло, у него руки в соке, у меня руки в соке. Рассказала ему кое-что о его умственных способностях, а малолетний хам вскинул подбородок: "Никто не жаловался, одна вы". Думал, у меня взыграет стадный инстинкт. А я как раз не хожу никогда за стадом, я ему не пастушка-пустышка Бо-Пип. Впрочем, он наверняка ещё и врёт. Даже в нашем квартале не так много беззубых миролюбивых идиотов, чтобы платить деньги за протекающие корзинки с битыми фруктами. Кушайте, не обляпайтесь.
Прошла с корзинкой мимо зеркала.
Опять она промелькнула в глубине.
Сука.
Вернулся из маминой комнаты Тэдди - карман подшит сплошными черными иксами, а брюки-то серые, вот и давай мальчишке в руки иголку, двадцать минут работал и сделал курам на смех. Сказала ему.
Он вдруг не по-детски осклабился.
Губы шевелятся. Не разобрала. Вечно у него каша во рту.
- Тэд... В чём дело?
Тэдди захихикал.
- Это она тебя дразнит.
- Что?
- Она тебя дразнит.
Ткнул в зеркало кривым паучьим пальчиком:
- Красное на тебе. Смотри. Вот.
А что мне смотреть: я и так знаю.
Там она, Мэй, покойная мачеха, свет-мой-зеркальце.
Пока жила, к Тэду в доверие втиралась, целовала ребенка, сказки читала приторным голоском, уж не знаю, где подсмотрела такую слащавую манеру, ни черта же в детях не смыслила, особенно в мальчиках, как их надо растить и воспитывать, она если в ком и смыслила, так только в мужчинах, я-то на её счет не обманывалась, я не слепая, при жизни она лгала, обнажала перед зеркалом свою грудь, желала мне сдохнуть, а теперь пожалуйста - Тэдом завладела и уже ко мне подбирается.
Не сидится ей на том свете.
Пожить она любила, ох, любила, и до сих пор бы жила, если б не вскрылись кое-какие её делишки. Наверняка не все. Но и того хватило.
А останься она в нашем доме, в моем доме - меня бы со свету сжила.
Такая она была.
Занимала больше и больше и больше места, пропитывала всё, будто сладенький запашок духов, не духовный - душный запах, её.
Может, и беднягу Тэдди в конце концов совратила бы.
Или иначе его себе забрала бы.
Уже забрала.
Значит, надо, чтобы подменыш сознался.
Так положено.
Только не стану я носить в решете воду, сеять в землю камни, мы не в сказке.
Я сильная. Я справлюсь.
Шея тощая.
Надо - шею не сломать, он должен сказать сам.
- Кто ты такой? Говори!
Молчит.
- Кто-ты-такой?!
А он мне, без голоса:
- Про... сти...
И - схлынуло.
Тэдди сказал правильное слово.
Уж не знаю, надолго ли, но всё вдруг стало, как надо. В один миг.
Разжала пальцы.
И Тэдди снова:
- Прости меня, Пенни.
И плачет.
- Прости.
Голос у него другой. Он больше не подменыш... почти наверняка.
- Вот и ладно, - говорю.
Переспросила себя на всякий случай - всё хорошо? Всё прекрасно. Теперь - всё прекрасно. Я такая, по щелчку могу себя в руки взять. Даже быстрее, чем отец. У нас, Зефирисов, нервы крепкие.
Тэд сел, растирает шею. Сейчас его порадую.
- Знаешь, - говорю, - что у нас есть? Ни за что не угадаешь. Свежие вишни!