Про зельеварение

[inerind]

"Зельеварение" - моя любимая карточная игра.
А эта зарисовка родилась уже давно. И досочинилась сегодня.
Хронология: время, когда Гила ещё нет в банде. Если говорить об основном составе банды, и не считать бойцов, которых зовут участвовать в разовых акциях "в порядке флэшмоба", то Гил появился последним.

Предупреждение: то, что Улыбашка и Неулыба говорят о Боге, человечестве, счастье и конце света, имеет отношение к их душевным метаниям и ни к чему больше. Оба относятся к виду "крокодил-самоед", только Неулыба мучается сам и молча, а Улыбашка предпочитает мучить кого-то ещё. И надеется, что ему от этого легче станет.


Однажды Пенни сломала ребро Дэну Неулыбе.
Была у неё такая привычка: проверять реакцию своих бойцов. Говорит-говорит с тобой мирно и вдруг как врежет…
Неулыбу как раз окликнул Улыбашка, и шпион пропустил удар.
– Оба виноваты, – заявила Пенни. – Не друг на друга смотреть, а по сторонам – полезный вам обоим урок.
Возможно, она решила их поссорить. И посмотреть, как цапается тандем – две одинаковые крысы со связанными хвостами.
Или ей показалось, что тандем предан друг другу и потому недостаточно предан боссу…
Ну так ей не показалось.
И хорошо, что за этот, по её мнению, непростительный грех она пока ломает рёбра, а не шеи.
Добрая девочка.
Неулыба не ругался и не жаловался.
Зато Улыбашка шипел сквозь зубы от ярости: он почувствовал боль отражения. И бросал на босса такие взгляды, что Тэдди страшно становилось. Конечно, смотрел он тайком, исподтишка.
А Неулыба, закусив губу, искал в своей походной сумке лекарства. Одно, помогающее костям быстрее срастаться, он нашел, зато куда-то делось другое, снимающее боль.
На его боку наливался синевой овальный кровоподтек.
– Забинтуй грудину потуже, – посоветовал Руфус.
– Непременно. Когда мне жить надоест. Жёсткая фиксация – прямой путь к застойной пневмонии.
– На латынь ума хватает, а удар пропустил, – немного обиделся Руфус.
– Не латынь, а греческий. Пневмония – это по-гречески.
Тэдди – грек, не знающий родного языка – при этих словах ощутил себя земляком пневмонии. Причем именно застойной.
В общем, заразой себя ощутил.
Нехорошо крутиться рядом и смотреть во все глаза, когда человеку плохо.
Но Тэд впервые в жизни увидел Дэна Неулыбу таким.
Без рубашки – и как будто без защитной брони.
– Проклятье… Что ты сделал с моим лекарством, Улыбашка?
– Добавлял в вино. – На лице Улыбашки читалось раскаяние. – Я раздобуду тебе другое.
– Где? Купишь у деревенской знахарки? Лучше ингредиенты раздобудь – сам смешаю... – Неулыба представил себе щёголя-Улыбашку в образе бедной Офелии, с куцым букетиком в руке и болотной грязью на черных замшевых сапожках. – Лебедерево здесь не растет, тычевушка болотная ещё не зацвела. Хоть подлезку найди. Ползучую. Или – убирайся с глаз, мне и то легче станет.
Раскаяние тут же исчезло, в темных глазах Улыбашки вспыхнули обида и злость:
– Босс была права. И она ещё мало тебе врезала.
Когда Улыбашка ушел «раздобывать» лекарство, а Руфус куда-то удалился по приказанию босса, Неулыба тихо сказал Тэду:
– Не надо на меня пялиться.
Чертово ребро болело при каждом вдохе.
Нормальный парень и так понял бы, что нечего глазеть на чужое унижение.
Но Тэдди никто нормальным не считает.
Хорошо быть малахольным – можно не уходить, когда тебя прямым текстом гонят прочь.
А у самого на скуле – синяк. Точнее – уже зеленяк. Быстро заживает.
Дэн стерпел удар от босса, но ему хотя бы за службу платят. У него своя доля в дележе. А у Тэда – нет. Хоть малявка живи, хоть умри, расклад в банде не поменяется. У него нет своей доли. И вряд ли будет.
Образцовый неудачник. Терпит побои и ничего не получает взамен.
Очнувшись от злых мыслей, Дэн увидел, что образцовый неудачник протягивает ему завернутый в тряпочку предмет.
– Вот… – тихо сказал Тэдди.
– Это что?
– Ну… Это надо жевать. Чтобы боль приглушить.
– Я не спрашивал совета, что мне с этим делать. Я спросил, знаешь ли ты, что это такое.
– Корень… ну, вроде корень. Чей-то. Я его вымыл, но лучше ещё раз помыть…
Дэн рассмотрел подношение, понюхал, потер пальцами.
– Это не «вроде корень чей-то». Это побег подлезки ползучей.
– Лекарство от ран?
– Легкий наркотик.
– Ой.
– Обезболивающие средства из подлезки тоже делают. Вскипяти воду.
Тэдом командовала вся банда. Он того заслуживал, раз навыками бойца не владел. Мальчик привык безропотно выполнять приказы, не ожидая ни «пожалуйста», ни «спасибо».
Но сейчас, когда ставил на огонь кастрюльку с водой, он вовсе не казался услужливым. Только сосредоточенным. Прямая спина, уверенные движения.
Можно подумать, он помогает готовить лекарство не по приказу, а по доброй воле.
Можно подумать, он и вправду хочет помочь.
– Нарежь подлезку. Мелко-мелко накроши. Сумеешь? Или – дай я, мне не нужны в отваре мелко нарезанные пальцы.
– Я умею… – неожиданно заспорил Тэдди. Посмотрел, как быстро мелькает нож в руке Неулыбы – тук-тук-тук по доске. – Умею, но не так хорошо.
– Натренировался на людях, – отчеканил Неулыба. Его шутки всегда были несмешными, и он знал это. Он бы удивился и, пожалуй, расстроился, если бы люди смеялись. – А с чего ты вдруг решил меня облагодетельствовать?
Тэд подумал и ответил:
– Тебе больно.
– Нам обоим.
– Тебе – больше. Да Улыбашка и не возьмет...
– И правильно сделает. Мы доверяем только друг другу.
Тэдди озадаченно промолчал. Неулыба передал ему доску с накрошенной подлезкой, и мальчик ножом аккуратно столкнул влажное от сока пахучее крошево в кипящую воду. Запах подлезки напоминал сочетание имбиря и герани, но отдавал и легкой горчинкой.
– Хорошо вместе готовить, – сказал Тэдди.
– Это не готовка. И мы не вместе.
– Разве ты далеко?
– В метафорическом смысле – да.
– Ну, дело твоё.
Мальчишка должен был переспросить, что значит «метафорический». Да ещё перековеркать это слово. Оттого, что разговор шел не по плану, Неулыба ощутил странную смесь досады и интереса.
– А по-твоему, мы одного поля ягоды?
– Не, ты на меня совсем не похож. Все время злишься, и свистеть не умеешь.
Неулыба удивился:
– А ты, значит, сам себя добрым считаешь. И гениально свистишь.
Мальчик спокойно посмотрел на него.
– Свищу. Только не в доме. А то денег не будет.
– Разумеется. Нельзя допускать, чтобы ты просвистел все свое состояние, Сан-Теодор.
– Почему – Сан-Теодор?
– Надо же как-то называть бедолагу, который не нашел у себя ни одного таланта и, чтобы выделиться, строит из себя добренького. Святого. Если не мученика. Среди бандитов. Или тебя назвать – Оливер Твист?
– Я не Оливер Твист, – немного подумав, ответил Тэдди. – У него не было сестры.
– Счастливый, да?
Тэдди на провокацию не ответил. Сказал:
– Вы бы не признали ее боссом, если бы она была добрая.
– По-твоему, она притворяется?
Тэдди пожал плечами.
– Кто знает. Сначала – притворялась. В Мире Снов выживать нелегко.
Последняя мысль явно принадлежала самой Пенни. Мальчишка редко пел с её голоса. Но когда требовалось оправдать её поступки, он почти дословно повторял её слова. Свой синяк, например, он спокойно объяснил фразой: «Мне надо научиться себя не жалеть». Сам он вряд ли так считает. Повторить чужие слова проще, чем думать самому. Он ведь не любит думать о грустном.
– А разве ты притворился бы таким, как Пенни? Чтобы тебя признали?
– Не, я бы не смог.
– Неудивительно. А я бы не смог притвориться добрым.
– Не надо, если не хочешь. У тебя неплохо выходит – притворяться злым.
Мир Снов любит оксюмороны: Неулыба улыбнулся.
И, что интересно, это была совсем не издевательская улыбка.
Скорее мучительная, неловкая.
С непривычки.
– Сан-Теодор.
– Что?
– Надо же, отзывается. – Неулыба перестал растягивать губы, но отсвет непривычной улыбки остался в чуть прищуренных темных глазах. – Отвар готов. Как ты собираешься его остудить?
– Подуть, конечно… Или можно на улицу вынести…
Чувствуя себя великим фокусником, Неулыба капнул себе на язык одну каплю настойки зимнелистника. Ощущение, будто в трескучий мороз лизнул столб, длилось всего миг – и за этот миг Неулыба успел дунуть на отвар, и дыхание бледно-голубыми струйками заклубилось в воздухе, точно льдистое пламя в морозных искорках.
– Ухтышка… – выдохнул Тэдди.
Трюкачество, конечно, но на детей и наивных девиц именно фокусы производят впечатление. Им не объяснишь, что чем меньше у снадобья или зелья впечатляющих эффектов, тем оно дороже ценится. Хорошее снотворное не должно валить людей в обморок посреди улицы, а хороший яд не должен вызывать кровавую рвоту и ненужные вопросы. Показная сила сбивает человека с ног. Настоящая сила – та, что медленно двигает горы, и её почти никто не ощущает.
Неулыба сделал глоток отвара, прикрыл глаза.
– На вкус – неплохо. Для лекарства. Ты тоже глотни.
– Я же здоровый.
– А синяк?
– Да у меня их полно. Только не видно под одеждой.
– То есть один синяк – это проблема, а множество синяков – уже норма?
– Ну да.
– Логично, Сан-Теодор. Если меня когда-нибудь притащат на суд, я скажу: знаете, я убил столько народу, что меня и преступником не назовешь – смотрите, я вполне себе лапочка… Ну, пей, а то совсем остынет.
Когда Тэд поднес к губам чашку, Неулыбе вдруг вспомнилось, как он в последний раз поил Тэдди отваром собственного изготовления.
Только Тэд этого уже не помнит.
Потому что хороший тогда получился отвар. Память отшиб начисто.
– Вкусно… Почти как вино.
– Ты пробовал вино?
– Нет, – Тэдди сразу замкнулся в себе. Логично предположить, что за попытки тайком пробовать вино он бывал бит, а может, и не единожды. Как же бесит эта манера Пенни вымещать злость на своих. На самых близких. А ведь с чужими она сдержанна и учтива. Чем ближе к ней человек, тем больше дерьма ему достаётся.
– Тебе лучше, Сан-Теодор?
Мальчик вздрогнул. Покосился удивленно. Вряд ли в банде народ часто интересуется его самочувствием.
– Да. Спасибо. И вправду лучше. Даже не грустно совсем.
– Тебе обычно грустно?
Ещё один удивленный взгляд. Настроением Тэда не интересовался никто и никогда.
– Ну… Если всегда грустно, привыкаешь. А потом вдруг раз, и отпустило. Странно.
– Я уже говорил: подлезка – по сути легкий наркотик. Не советую злоупотреблять.
– А мне нравится.
– Значит, тебе нравится самообман, Сан-Теодор. Мои ребра всё ещё сломаны. Твои синяки всё ещё синие. Или зелёные. Или серые. А завтрашний день принесет новые травмы.
– Мы сварим такой отвар, который на самом деле поможет, – оптимистично ответил Тэд.
– Яд, что ли?
– Нет. Универсальный исцелитель. Чтобы он разбудил наши резервные силы, и мы бы сами себя вылечили!
Мысль только на первый взгляд казалась бредовой. На второй… Ускорить процессы регенерации, чтобы организм латал и штопал себя сам – мечта любого целителя.
У мальчика есть мечты. Пускай недостижимые для него, но – есть. И вовсе не глупые по сути.
А Неулыба уже почти год не мечтает ни о чем. Старается не думать о будущем. Слишком уж оно очевидно.
– Кто тебя учил разбираться в растениях?
– Никто. Я сам.
– Это заметно. А кто подопытные?..
– Ты что, какие подопытные?!
– Это была попытка пошутить. – Дэн изобразил пальцами кавычки.
– Шуточки у тебя… Я на себе пробую. Ну, по чуть-чуть. Когда больно. И чтобы травмы быстрее заживали.
– То есть у тебя и так организм ослаблен, а ты его пичкаешь незнакомыми растениями?
– Мне не страшно, – заверил его Тэдди.
– Это и плохо. – Улыбка Неулыбы пропала совсем. – Если опять выкопаешь «чей-то» корень, приноси мне.
– Ты будешь меня учить? – с надеждой спросил Тэдди.
– Нет, зачем? Ты же у нас юный гений. Интуитивный травовед. Кто я такой, чтобы подрезать крылья талантливой молодежи… Думаю, я просто сведу к минимуму потенциальный ущерб. От гения. Прослежу, чтобы ты не трогал поцелуйник. Не ходил на поляны, где растет багряная умшанка. И не напоил нас всех чайком из темночницы бархатистой.
– Это что?
– Здешние эндемики. Поцелуйник – растение-кровосос. Оставляет волдыри на месте укусов. Ядовит. Багряная умшанка – псевдомох-людоед. Приляжешь на мягкий мох и не проснешься. Питается полусгнившей плотью. Ядовита. Темночницу в народе зовут «плакса» – черно-фиолетовые лепестки всегда в прозрачных каплях сладкого сока, точно в росе.
– Ядовита? – уточнил Тэд.
– Да так, немножко. Галлюцинации, приступы паники, судороги, полная потеря воли, непроизвольное опорожнение кишечника и мочевого пузыря…
– Фу-у!
– Вкусный, между прочим, чаёк получается. Я сам не пробовал, но мне говорили.
Неулыба вдруг насторожился. Улыбашка приближается.
– Иди, Сан-Теодор. Принеси мне из подвала…
– Холодную консерву, да? Чтобы к боку приложить?
– Да. Именно. «Консерву».
Мальчишка исчез. Привык исполнять поручения.
Пен повторяет: «Чтобы научиться командовать – учись подчиняться». Ой, можно подумать, она когда-нибудь с братом поделится властью.
Себе и другим Железная Пенни может врать что угодно. И никто ей не возразит. Но Тэд не растёт воином или целителем вовсе не потому, что он тупой. А потому, что иначе его сестре придется искать другого мальчика для битья.
Улыбашка ввалился в тесную кухню усталый и злой, что-то почуял уже с порога:
– А где малахольный?
– Ушёл.
– Ты что, в наставника играл?
– Нет.
Улыбашка протянул своему отражению маленький фрагмент засохшего, покрытого пылью и комками земли растения.
– Подлезка твоя...
– Спасибо.
– Тебе, я чувствую, и без меня помогли. – Голос Улыбашки начинал сочиться ядом.
– Все равно – спасибо за труд. Твоя подлезка тоже пригодится. Когда-нибудь.
– Моя – когда-нибудь. Зато чужая – сейчас. – Улыбашка прошелся по кухне туда-сюда. – Тебе полезно ломать ребра. Сразу счастливый, довольный…
– Иди спать, – Неулыба поморщился. – Я не люблю детишек вообще и этот экземпляр в частности. Мне просто понравилось отдыхать от тебя.
– Вот как. Мы уже наглеем… – Улыбашка вскинул бровь: – Слушай, а серьёзно – хочешь подружиться с Тэдди? С полной откровенностью – как у добрых друзей – хочешь?
Улыбашка улыбнулся мягкой, нежной улыбкой, которую обычно приберегал для людей, умирающих от его руки.
– Могу рассказать ему о тебе, Дэнни. И о том, сколько ты сделал для него. Больше, чем родная мать, которая выродила его тупым недоноском. Он же тебе всем обязан, Дэнни. То-то обрадуется, когда узнает... И о тортике вспомнит – а не вспомнит, так я напомню. Жаль, Тэдди сам так и не попробовал ни кусочка… Хотя это легко исправить – рецепт я знаю не хуже тебя. Не считай, что ты один у нас умник. Когда дело касается жмуриков, я тебе фору дам.
Темные глаза Улыбашки цепко удерживали взгляд точно таких же темных глаз Неулыбы.
– Так тебе нужна моя подлезка?
– Нужна.
– Очень нужна?
– Очень.
– Не слышу, Дэнни. Тебе нужна моя помощь?
– Мне... Иди к дьяволу, Улыбашка! Ты придумал новую пытку? Ага, пытку бессодержательными диалогами. Но я-то помню, кто из нас чья шизофрения. Тень, знай своё место!
– С-сволочь…
Улыбашка больше не ёрничал и не угрожал. В его глазах, притягательных, но лишенных тепла и глубины, точно гагаты, Неулыба увидел совсем другое.
Проблеск безумия.
В следующее мгновение Улыбашка склонился над сидящим Неулыбой, пальцами открыл ему рот и стал пропихивать туда покрытый пылью и землёй побег подлезки ползучей.
Неулыба от неожиданности закашлялся, ему и в голову не пришло сопротивляться. Улыбашка впервые сделал то, чего Неулыба не предвидел. Это было страшно – как если бы острозубые щипцы для колки орехов запрыгали по столу, кинулись на Неулыбу и впились ему в лицо, разрывая губы и щёки.
– Вы что? Зачем?!
Тэдди, понял Неулыба. Этого мальчишку никогда не сделают ключевым персонажем пьесы. Мастер выбегать на сцену некстати и с дурацкой репликой…
– Пусти его! – ломающийся мальчишеский голос сорвался на писк. Тэдди отлично знал, что такое Улыбашка. Но шагнул вперед, прожигая взглядом взрослого тренированного бойца, смешливого убийцу. В тощих детских руках – горшок жутких консервированных грибов, коим наверняка сто лет. А что, грозное оружие.
Неулыба выплюнул подлезку.
– Тьфу… Кх-ха, кха… Ты откуда вылез, пискля?
– Я…
– Мы заняты, не видишь? Брысь отсюда.
Тэдди вздрогнул, точно от удара, едва не уронил "консерву", повернулся, исчез.
Улыбашка даже не швырнул ничего ему вслед.
Неулыба встал, прошёл через кухню, прополоскал рот над раковиной. Хотелось выполоскать не только грязь, но и злые слова. А, плевать. Мальчишкой помыкают каждый день. Наверное, ему всё равно – унижением больше, унижением меньше. А если не всё равно, значит, он разозлится и перестанет совать нос в неулыбины дела. Эх, Сан-Теодор… Нельзя привязывать его к себе. Пускай живёт. Быть Дэном Неулыбой и иметь друзей – значит сочетать несочетаемое.
Улыбашка понуро молчал.
– Я… не хотел. – выдавил он наконец. – Не этого хотел. Что за дурость…
Едва Неулыба присел на стул, Улыбашка тут же пристроился у его ног и облокотился локтями на его колени.
– Тяф, тяф…
– Не паясничай.
Улыбашка поймал руку Неулыбы, прижал к своей – точно такой же. Две изящные ладони – зеркальное отражение друг друга.
– Прости, Дэнни.
– А у меня есть выбор? Я могу от тебя уйти?
– Гос-споди… – с досадой начал Улыбашка.
Неулыба тут же перебил:
– Таким, как мы, поминать Бога – уже богохульство.
– А где ата-та? Не вижу молнии. Если б Он не был этим… – Улыбашка звонко щёлкнул пальцами. – Общим психозом…
– Коллективной фантазией? – вздохнул Неулыба. Умственные способности у них с Улыбашкой были на одном уровне, но порывистый, нетерпеливый Улыбашка в последнее время разлюбил книги, и это плохо влияло на его словарный запас. Впрочем, никто к нему не придирался. Ребята, с которыми общался Улыбашка, знали гораздо меньше цензурных слов, чем он. Зато любой философский термин лихо заменяли нецензурщиной.
– Представь – всемогущий дядька, никаких судей над ним, никаких правил… – Улыбашка трещал скороговоркой, заглядывая Неулыбе в глаза и надеясь развлечь его, чтобы перестал обижаться и снова полюбил своё отражение хоть немножечко. – Он бы по щелчку сделал всех счастливыми.
– Зачем?
– А зачем – счастье? Затем. Если б у меня были дети, я бы их любил. Я бы им всё дал и всё позволил. Пускай обжираются, мучают животных, воруют, кидают петарды в чужие окна. Бьют неудачников. Жгут леса, осушают моря. Интересно, остановит ли их кто-нибудь, если самый главный – я, а я разрешил им всё…
– Да они сами себя остановят. Сдохнут они, Улыбашка.
– Ну, сдохнут. Обожрутся и полопаются: памс, памс, памс. А честно, что плохого?.. Ты бы согласился на конец света, если бы тебе перед смертью дали день полного счастья? Совсем-совсем без границ? Прыгай в океан, взлетай в небо, свети, как солнце…
– Мне – банальные грёзы опиомана, а миру – гибель, так, что ли?
– Ты не о том думаешь. Ну хорошо, пускай всему миру – такое же счастье. Один день полного довольства.
– И каждому волку – по ягненку?
– По куче ягнят.
– Ага, ягнят-суицидников. Которые мечтают быть загрызенными и съеденными. И считают это, ну, пожалуй, героизмом… Во имя и во благо… Ведь, по твоей теории, они тоже должны быть счастливы.
– Ну да, – простодушно согласился Улыбашка. Поднялся, ласково положил руку на плечо отражения. – Тебе чай заварить?
– Из темночницы, что ли?
Улыбашка расхохотался от души, запрокинув свою красивую голову, ярко блестя белыми зубами.
Он один в целом мире смеялся висельным шуткам Неулыбы.
Ведь, если подумать, эти двое были буквально созданы друг для друга.