[inerind]

Я пишу этот цикл рассказов о Ри и Лу уже 10 дней и постоянно теряю текст. Не спрашивайте, как он теряется и почему, а то я начну объяснять и ещё больше разозлюсь.

Ри и Лу - вот эти товарищи: inerind.diary.ru/p220932729.htm?&commentId=7530...
Я хотел показать вам, что ещё с ними произошло за это время.

Но мне постоянно что-то препятствует.
Неприятности с телефоном и компом.
Это основное.
Неприятности с тушкой. Усталость, которая без жутко-дегтярного чая переходит в сон. А в худшем случае в тревоженьку.
Ещё мучает желание людей до меня докопаться срочно, ибо. (Знакомым уже месяц не отвечаю, потом что-то придумаю и продолжу общение, друзьям искренне пишу "прости", люблю их, но помочь не могу, а по работе..."обозначьте сроки", ага, первое желание - написать "отъебитесь", восприятие времени нарушено, что 10 минут, что час - едино, три дня или десять дней - путаю, возраст забываю даже самых близких, ну и свой тоже. Ок. умножаю книги на дни и делю на яблоки, вроде получается видимость нормальных расчетов и переговоров, я молодец, справился. отрываю часть ресурса, бросаю: жрите, только отвалите. отвалили. На 15 дней. Но за это время книгу перевести надо. Детскую книгу про идиотского кролика, который не ел тыкву, а ждал, пока созреет - ненавижу зефирный эксперимент, такая лажа, да вдруг через 5 минут ядерная война и конец света, какой дебил будет ждать отложенное вознаграждение 15 минут?!?!? трясет, надо глубоко подышать и залиться чаем. опять мое творчество простаивает).
Чувство, будто иду одновременно сквозь плотный снег, грязь под ним, живые переплетённые корни под ней и норки мелких животных под корнями. Сметаю с пути неживое, давлю живое - само виновато, нечего меня задерживать... Пру напролом, схожу с ума от препятствий и от чувства, будто вокруг звенят чьи-то испуганные протестующие крики. Опыт преодоления у меня небольшой: обычно лавирую, приспосабливаюсь, хочу быть в гармонии с другими, не делаю больно. Когда нет нормального опыта гнева, человек весь охвачен гневом. Когда нет нормального опыта преодоления преград, человек в безумии берсерка ломает всё кругом и себя. Наверное, может сломать и то, ради чего он борется.
Сижу на работе, подходит некто, смотрю на него взглядом чокнутого убийцы и не спрашиваю, чем я могу ему помочь. Человек, уйди, ради бога, меня сам факт твоего существования бесит.
Больше не могу! Мне плохо, плохо, плохо!
Ещё у людей бывает опасная привычка - вместо того, чтобы инстинктивно отползать подальше от "ходячей катастрофы", наоборот, подходить близко и тыкать палочкой. А потом возмущаться, за что им руку откусили. Экстремальный спорт - читать мораль молчаливому неадеквату, который честно пытается никого не разорвать: "почему ты отворачиваешься, я же говорю с тобой, почему не отвечаешь, это невежливо, и почему так мрачно смотришь на меня, я не заслужил такого отношения"...надеюсь, в этот раз хоть без этого обойдется.
За любые попытки заговорить на бытовые темы могу наорать или молча хлопнуть дверью. А если человек не поймет, что со мной творится, и не ответит на ор по сути вопроса - "успокойся, эта полоса препятствий закончится, ты это преодолеешь" - вытолкаю его из помещения.




Море внутри меня

– Э-эй! Молекула! – окликнул Лу.
– Бе-бе-бе.
– Все равно Молекула!
Ри, в застиранной синей майке и в шортах, босой, коричневый от загара и тощий, быстро спрятал в задний карман кривой гвоздь, которым выскребал белые комочки из щели в стене.
Лу прищурился:
– Откуда гвоздь?
– Какой гвоздь? – приподнял брови Ри.
– Обыкновенный гвоздь! Холодное железо. Хватит стену ковырять!
– Ну чего... Интересно же...
– Интересно ему! Только вчера щели законопатил, а он стоит, выколупывает! Тоже мне, КОЛУПАНТ!
Ри отскочил.
Ему нравилось пугаться: как-никак, могущественный Хранитель Берега, повелевающий ветрами и водами, гневаться изволит...
Обычно Лу шипел на гостя, точно кот, и грозился дать мальчику по шее.
"Когда терпение иссякнет".
Ри любил странную, пеструю речь Хранителя, в которой придуманные словечки, вроде «колупант» или «завозюка», и старинные, например, «иссякнуть», «похудать», «доколе» и «тем паче», сплетались, точно нити гобеленов, над которыми каждый миг свободного времени трудился Лу.
На самом деле Хранитель давал своему юному гостю что угодно, только не затрещины.
Ракушки, глиняные бусины, нитяные браслеты, причудливые коряги, цветные стёклышки, похожие на тающие льдинки, осколки старинной посуды, обкатанные морскими волнами, пробки с непонятными надписями, "куриных богов".
Да ещё сардины из банки – вкуснющие, крупные, икряные, истекающие маслом. Погибель для чистых маек и штанов.
– А что это за замазка? – Ри смущённо протянул другу белые комки. – В ней фосфор, да?
– Это особый состав. Не только от ветра, ещё – от незваных гостей. Чтобы в щели не просачивались.
– Злые духи?
– Не злые... Просто шумные.
Лу редко прогонял нечисть и нежить со своего берега.
"Я Хранитель", говорил он, "а не злая собака".
Много лет назад он и сам прошел через смерть, забыл свою земную жизнь и слился окончательно со своим любимым берегом. На самом деле никакой он не мертвец, у него теплые руки и сердце бьётся, и ест он самую обычную еду, и чувствует холод зимой. От обычного сноходца он отличается тем, что силу ему даёт только Берег. Оторвавшись от места, с которым связан, Лу утратил бы больше половины своего могущества. Его игра на флейте стала бы обычной музыкой, лишенной власти над ветрами и приливами, песком и камнями, рыбами и гадами морскими. Сотканные им полотна перестали бы защищать людей и дом.
Только совсем пустячные вещицы – нитяные браслеты – как ни удивительно, сохраняли часть вложенной в них силы даже вдали от Берега.
Если бы у Лу было много друзей, он бы сплел браслет для каждого – хоть сотню, хоть две, никого бы не обделил.
Хотя, может быть, к лучшему, что друзей у него пять... Ведь в браслетах – сам Лу, такой, как он есть. Раздай себя сотне людей по крупице – и кто тогда будет оберегать Берег от зла?
Впрочем, Лу ещё ни разу не видел настоящего зла. Ну, странных людей встречал: они носили оружие и кричали про врагов, ненависть и месть. Но их надо было выслушать и успокоить, а не убивать. Ну, мертвые ломились в дом, так это они от отчаяния... Им надо было указать путь. Разные мелкие создания приходили подебоширить – так им же одиноко, вот и тянутся к жилью...
Разве не странно, как легко люди навешивают ярлыки: злой дух, коварный призрак, нечистая сила?
Лу никогда не пытался проверить, насколько чисты лапы у его родной местной "нечистой силы". Если призраки умерших и духи ветров и вод вели себя мирно, Лу не обращал на них внимания. Пускай живут под кроватью или свисают с потолка.
Он мог иногда развлечь их игрой на флейте.
Ему не нравились только те, что поднимают шум.
Распевайки, например.
– Эти малыши сперва набьются в дом, в тепло, а когда отогреются, начинают петь и вопить.
– Ух ты! Весело, наверное...
– Им – весело.
– А что поют?
– Разную чепуху. Верещат ни в склад, ни в лад. Каждый на свой мотив. И стараются перекричать друг друга. Полночь на дворе, а они: "зуеки-зуяки, друпеки-друпяки"... Приходится играть на флейте колыбельную, они успокаиваются. Остановишься на секунду – снова пищат.
– Ой...
– Я как-то запустил в дом шесть штук.
– Нечаянно?
– Да, в общем... нечаянно... Буря, сам понимаешь, ливень.
Лу смущённо кашлянул. Ри не мог понять, как у Хранителя обстоят дела с авторитетом. Слушаются ли его обитатели Берега, боятся ли? Ну, хоть немного? Однажды Лу на его глазах усмирял шторм, и вид у юноши был, как у самого настоящего воителя. Темные брови грозно сдвинуты, карие глаза смотрят так, что оторопь берет. Видели бы его в ту минуту мелкие бесполезные духи, которые чуть не садятся ему на голову!
– Ну и хаос они устроили... Подрались из-за того, какая песня красивее: "йайк-йайк" или "цнуирри-цнуирри". Требовали от меня, чтобы я их рассудил. Я не хотел хвалить их пение, а они старались все больше и больше, орали все громче и громче. Кидались клубками шерсти, запутывали нити, бусины передвинули.
Лу дёрнул плечом. Он терпеть не мог, когда посторонние прикасались к его рабочему инструменту – рамке с бусинами. Даже Ри ни разу и пальцем не прикасался к рамке. Чувствовал, что шутить с узором нитей и двигать бусины – верный способ поссориться с лучшим другом.
– А я знаю, из чего замазка! Там панцири невидимых рачков! Ты сказал, они невидимые, а я вижу! Значит, я способный, да? Раз я вижу такое? Вот если ты меня обучишь... А куда они деваются? Сбросят панцири и уползают куда-то… Лу, ты панцири в кофемолке молол?
– Ришесть.
– Ну, что?
– Вспомни, о чем мы с тобой говорили. Я обещал твоему брату…
– А из тебя знаешь какой наставник получился бы!
– …никакого обучения. Через пару лет, и, скорее всего, не у меня…
Ри жалобно застонал, закатил глаза и вывалил язык.
– И можешь не строить рожи, все равно твое обаяние меня не проймет.
– У меня есть обаяние, правда?
– Ага. Когда шевелишь ушами и сводишь глаза к носу, будто смотришь сам себе в мозг – ты неотразим.
– Просто море обаяния, – согласился Ри. – Океан у твоего порога и море внутри меня…


Летний и зимний

– Ри, слазай на крышу, глянь, как там водоросли.
– Есть, капитан!
Ри, тонконогий и тощий, взлетел по деревянной приставной деревянной лестнице на плоскую крышу дома. Там под белыми марлями, придавленные большими камнями, сушились собранные вчера утром водоросли.
Лу вздохнул.
Не судьба ему в этом году запасти водоросли на зиму.
Ри честно помогает Хранителю собирать водоросли. Набрал позавчера полное ведро с верхом.
Зато съесть он может и два ведра, и больше.
Досохнуть не успеют, он уже половину растаскает. Йода ему, что ли, не хватает...или соли...
Мальчишка вечно голодный.
Вроде бы Ив и Кловис хорошо о нем заботятся.
Лу иногда мысленно называет этих двоих "отцы", хотя Кловис мелкому – старший брат, а Ив вообще не родственник.
Парни очень ответственно относятся к выращиванию Ри.
Кловис, отправляя младшего брата в гости, на всякий случай даёт ему огромный пакет бутербродов и соленого печенья – ну, мало ли.
Ри и Лу тут же сметают содержимое пакета, потом отправляют вдогонку бутербродам пиалу-другую горячего бульона, спустя два-три часа уничтожают банку сардин или полкотелка дымящейся каши... Ри так заразительно подчищает миски, что и Лу забывает о своем умении поститься сутками.
С тех пор, как на берегу появился Ри, Лу отвык ничего не есть.
Отвык молчать, погружаться в свои мысли.
Отвык быть нормальным отшельником. Ну, там, аскезе предаваться, стоять на одной ноге. Хотя нет, на одной ноге они с Молекулой стояли. Конечно, каждый на своей. На спор. Ри спокойно стоять не умеет, ему скучно. Он и пересказывал все кинофильмы, которые видел в последние месяцы. Рассказчик он – лучшего и не надо, в нем актер пропадает. А какой был тарарам, когда у Ри все-таки затекли ноги и он упал, размахивая руками, и опрокинул таз с постирушками! Лу сказал: «Море разливанное!», и Ри тут же влюбился в это выражение и повторял его на все лады. Спор он проиграл, но не расстроился. Даже то, что им пришлось перестирывать белье и мыть полы, ничуть не испортило ришкиного радостного настроения. Казалось, он бы тут же все повторил, если бы не чувствовал, что хорошего должно быть в меру.
Странное какое-то лето...
И оно уже подходит к концу.
Солнце все ещё играет золотыми искрами на волнах, но к вечеру от моря тянет бесприютностью.
– Лу, ты слышишь, Лу? – Ри ссыпался с лестницы, даже руками за нее не держась – ещё в начале лета научился лазать, как заправский юнга. – А когда будем лодку смолить?
– Я просмолил уже.
– Ну ладно. А вместе тогда в другой раз!
Ри сказал это так, будто не себя, а друга утешал. Лу давно заметил: если мальчику чего-то не достается, он тут же кидается утешать того, кто не смог с ним поделиться: не волнуйся, мол, все хорошо, в другой раз поделишься.
– Лу, смотри, совсем сухонькая, аж скрипит. Водыросысль! Слышишь? Это водыросысль!
– Молекула!
– Ну что "Молекула"? Вкусно же!
Ри посмотрел на юношу снизу вверх и стал кормить его с руки.
Как лошадку.
Кончиками пальцев запихивал в недовольный рот зелёные водоросли с крупинками морской соли.
Лу не выдержал. Улыбнулся.
– Ну вот, видишь! – обрадовался мальчик. – Тебе нравится! А я жутко люблю водорослиный супчик, особенно с моллюсками... Давай все сейчас доедим!
– А на зиму?
– А на зиму я тебе продуктов принесу.
Лу покачал головой.
– Не принесешь. Зимой тебе лучше сюда не ходить. Ты не узнаешь это место. И расстроишься.
Ри удивлённо уставился на друга.
– Почему я не узнаю место?..
– Здесь не будет всего, что ты любишь.
– А ты?
– Что – я?
Налетел ветер, уже по-осеннему прохладный, растрепал волосы Лу, а тот и не противился. Он редко противится таким мелочам. Научился жить в согласии с природой.
Даже когда она – недобрая.
Природа ему ничего не должна.
– Ты будешь – здесь?
– Я Хранитель, Ри. Я всегда на том же месте. Как дерево. Пока живу.
– Значит, приду.
– Зимой море меняется. И берег тоже.
– Становится злым?
– Нет. Просто другим.
– Тогда я не боюсь, – отрезал Ри. – Буду каждый день приходить. Принесу тебе кучу еды, лекарств, и интересные книги, и спиртовку, и абордажный крюк, и ледокол... Ледолом? И рукавицы, точно, большие рукавицы! И сапоги. И шарф. И теплые штаны, и...
– У меня все есть.
– А вдруг ты простынешь, у тебя дрова закончатся, пресная вода в колодце замерзнет...
– Не замерзнет.
– Я думал – полезу в колодец с абордажным крюком на армированном тросе…
– И с ледоколом, ага.
– А если норд-ост?!?
– Ри, я живу тут каждую зиму.
– А если, я не знаю, ну… Без меня случится всемирный трындец, солнце на западе взойдет, утопленники на Берег полезут?
– Я укажу мертвым путь. Это часть моей работы. А здешнее солнце вольно всходить, где хочет. Просто я попросил его тебя не пугать. Пока ты гостишь у меня.
– И тебе что, совсем не бывает одиноко?
– Нет. Зимой Берег и должен быть одиноким. Мне зимой никто не нужен.
С приближением осени Лу все сильнее ощущал себя другим.
Губы разучались улыбаться и привыкали складываться в прямую линию. Длинные, кораллового цвета волосы тускнели, а глаза, наоборот, обретали яркий сухой блеск, будто одним взглядом Лу мог любого незваного гостя проколоть насквозь.
Летний Лу и зимний Лу – будто два разных Хранителя.
Раньше он никого не боялся этим отпугнуть.
Если кто-то уйдет осенью и исчезнет на всю зиму, разве не все равно?
Весной этот кто-то может вернуться. А может и не вернуться. Его выбор.
– Лу!
– Что, Молекула?
– Ты же не навсегда… ты скажешь, когда можно прийти?
Ри понятия не имел, сколько времени длится зима на Берегу.
Лу и сам не мог это предсказать. Он не управлял Берегом.
– У вас водятся чайки?
– Нет.
– Когда над вашим домом закричит чайка, знай, что она прилетела отсюда.
– Это и будет сигнал?
– Да.
– И я сразу навострю лыжи к тебе.
– У меня снег бывает дважды или трижды в год, и то – мелкая крупа.
– А я водные лыжи навострю.

Сон о чудовище

- Ри, где масло от ожогов?
- Не будите Ри, я сам найду.
- Ри, подвинься, тут люди пришли...
- Люди сядут на полу, на подушках. Нечего дергать ребенка.
- Может, свет выключим?
- Мне не мешает...
- Ему свет не мешает!
- Да ладно, при свечах уютнее. Ри, а где свечи?
- Да отстанете вы от Ри или нет?! Детям нужен здоровый сон, а не как вам, охламонам, пьянки до четырех утра!
- Это называется "встречи мастеров-сноходцев для обмена культурным опытом".
- Эй! Кто забыл оружие в туалете?
- Н-ну... В общем...
- Держи! Следи за вещами!
- Стой! Это не мое!
- Радуйся, что хоть какой-то меч нашелся, и неплохой, кстати.
- Издеваешься? У кого-то меч из камня, а у меня - меч из туалета?! Чей это? И где тогда мой? Ему же без меня будет плохо!
- Кстати, а где мой чемодан? С дырочками...
- Там артефакты? Самосветы?
- Там прежде всего ядовитая змея, народ, выводы делаем сами!
- Где змея? А как ее зовут? Она хорошенькая?
- Вот помню, варили мы змею...
- Где мой кофе? Эй, отдай! Это считается за непрямой поцелуй, ты в курсе?
- Где мой свитер?
- Ребята, а где мой наставник?
- Если не найдется, будешь обучаться у меня. Мне не жалко.
- Он на балконе стоит, курит!
- Ну, если не вернётся живым, мое предложение в силе!
- ...пускай испытывает новые цепи, только не на мне...
- Цепи и наручники?
- Хуже. Цепи причинно-следственных связей.
- На нем тайные знаки проступают!
- На мече из туалета?
- Тебе смешно, а мне с этим жить!
- ...осознали, что страшилки местное население рассказывает конкретно о нас...
- Я на что-то живое наступила... Охх...
- Надеюсь, мне удалось смягчить падение прелестной фройляйн?
- Парень, ты нарочно расселся? Чтоб тебе на колени чужие невесты падали?!
- Это кто здесь невеста, я? Впервые слышу!
- Ты чего, ну, чего ты, я думал, все понятно!
- Что мне должно быть понятно?!
- Ну, это... Нам будет вместе лучше. У нас общего много, все такое. Сто лет знакомы. Ты ж мне не откажешь, правильно?
- Придурок!!! Вот возьму и откажу!!!
- Стойте, это моя кружка!
- За что ж ты с ним так, девонька? Ну, не плакай, не плакай...
- Любовь любовью, но причем тут я? Чай-то мой зачем выплескивать?
- Господа, имейте совесть, Ришка спит!
- Может, он того? В летаргии? Йон, прекрати! И вообще, символ вечного сна рисуется не так! Дай бумажку... Господа чайные алкоголики, где бумага?
- Он действительно крепко спит в этом бедламе. Поразительно адаптированный ребенок.

Гости Ива и Кловиса постепенно перетекают в гостиную.
Ри спит...
Его мучает тяжёлый сон.

Ломаются ветви. Чудовище трётся о дерево спиной.
Многоликий.
Один раз увидишь - не забудешь.
Уйй-пак, тъик, ду-ду-яааа...кыррть! Кырттть...
Чудовище двумя десятками ртов щерится, из стороны в сторону головами поводит, ныщщ, хаа... Вдох-выыыдох...
Одна голова вчера вечером сошла с ума, все жалуется, что дышать тяжело, и просит, чтобы ей нос разбили. Говорит, раньше, при жизни, когда старшие сестры затаскивали ее, пятилетнюю, в чулан, там щипали, руки выкручивали, били, били, били и разбивали нос, и легче на душе становилось. Будто с болью и кровью выходило все лишнее.
Но нет, эту Золушку надо держать в узде. А то одна голова попросит ее побить, другая - порезать... Я им ясно сказал: наше тело разрушать запрещено.
Я? Кто я?
Да просто я, остальные - не я.
Остальные? Наросты на теле, вечно жалуются, дёргаются в припадке безумия, визжат, хотят то спать, то рычать и кусать друг друга, то истязать животных и людей, то хвастаться этими "подвигами", то плакать.
А потом они доходят до состояния скотов. И умирают. Я один сохраняю ясный ум.
И живу.
И знаете что?
Я тут рассчитал... Я бессмертен.
Серьезно.
Надо только состав менять. Менять состав меня. Поглощать новых и новых. Видели бы вы их, вам же тоже было бы их не жалко. Я-то знаю.
А вы уверены, что вы чем-то лучше?
Дурочка, мечтающая, чтобы ей разбили нос, наверняка не жилец. Ее надо заменить.
Дуакк! Уу-дьяйк! Черт, их мысли просачиваются в мои! Надо успокоиться.
Нужна замена одной голове, нужна новая жертва. Иначе нас будет слишком мало. Как же трудно соблюдать баланс. Когда нас мало, наше тело ослаблено, а когда много, мы...
Ох, только не это... Не смей! Поздно, глупая девчонка выколола себе глаз острой веткой.
Придется остановиться на привал.
Принюхиваюсь. Страшнее меня здесь нет никого. Отлично, отдыхаем. Укладываю тело на траву. Остальные жадно пожирают слабого сородича, я же взял от нее совсем немного энергии, не хочу питаться безумцами. Мне и так тяжело.
Нам нужны здоровые люди, свежие силы. Конечно, здоровые, умные сноходцы - угроза моей власти, но вряд ли они окажутся так же сообразительны, как я.
Мало кому приходит в голову захватывать контроль над чудовищем, которое только что тебя съело.
А я завладел Многоликим.
Смешно, у меня никогда в жизни не было власти.
Ну, может, в школе. Выбрали старшим в классе, потому что красивый, ага. Так у них мозги работают. Я-то понимал, кого надо было выбрать по уму. Ну, решил: раз они такое стадо, лучшего не заслуживают. Буду их мучить. Строил и красил этих, с позволения сказать, аксолотлей. Терпели. Хоть бы кто пожаловался. (Вылетел я из школы потом и за другое совсем, да неважно, все равно мне там надоело). А тогда ещё прибрал к рукам драматический кружок. Руководитель, литературная мамзель, издерганная старая дева, была только рада. Серьезный начитанный мальчик с прекрасной дикцией, ага. А ещё ей мои волосы нравились, уж я-то знаю. Именно такие училки, неопрятные, очкастые, с лица лошадь лошадью, либо на учеников западают, либо на коллег, особенно молодых девиц - стихи Сафо им читают, дуры. Только не помогают стишки, никто не даёт. Бедная старая кошелка. Нам вещала, мол, в сонетах Шекспира воспета возвышенная мужская дружба. А я возвышенно крутил ею, как хотел, репертуар подобрал под себя, практически сам поставил сцену из "Гамлета", мечтал осилить "Ричарда III", с сокращениями, конечно, и... Какая школа? Какой Гамлет? Бред. Мое нынешнее тело с трудом поместилось бы в классе... С хрустом передавив в кровавую кашицу моих тупиц-однокашников. Однокашников - в кашу, ха-ха-ха-ха...
Ийп! Йейп! Нрр-яхх!
Подпрыгиваю над высокой травой, задеваю макушки деревьев. Мои напуганные идиоты поднимают крик: они наелись, а я пляшу. Хочу и пляшу. Обратил внимание: от возмущения они только поскуливают и ропщут, против меня никто вякнуть не смеет. Ещё бы, я их каждую неделю по два-три раза кормлю свежатиной. А когда приговариваю одного больного беднягу на убой, остальные готовы рехнуться от благодарности. Что приговорили не их. При жизни я думал, будто власть - это сложно. Смотря над кем. Надо мной - пожалуй. Даже если придавить меня сапогом - пока дышу, буду пытаться укусить. А они... Не знал при жизни, что в мире столько дураков, забитых, покорных, ненавидящих себя мазохистов.
Век живи, век учись.
"Ненавижу...себя... Братик"...
Что это? Рыдания? Мой собственный голос?
Глупая память.
Кто-то из западноевропейских философов сказал, что прошлое - иллюзия, и пытаться вспомнить его - значит создать его заново. Явно в маразме был старичок. Да вот только... Сейчас, минуту, я должен вспомнить! У меня первоклассная память, я должен! Гхаррх! Чёртово имя. К чертям философа, он не современный и для нас уже не годится, сдох давным-давно. Философ по имени герр Сдох. А что, звучит. Немчура.

Я ищу добычу, и я нахожу ее, золотую добычу, идущую по тропинке через поля золотых колосьев.
Радость моя. Сладость. Гадость.
Мой брат.
Мой Авель с пшеничными волосами, убивший, вопреки логике, своего Каина.
Малыш просто подтолкнул историю вперёд. По-своему. Я-то его убить не смог бы.
Тогда - не смог бы.
Да, я злился.
Когда-то он говорил: "Эрик, так делать нельзя", и это значило: "Ты мне не нужен".
Эрик.
Вот как меня звали.
Эрик не нужен.
Эрик не любим.
"Нам надо все вернуть в магазин".
Я впервые дал тебе пощечину, малыш. Я не хотел. Не знал, как тебя отговорить, чтобы ты не ходил в магазин извиняться за меня и возвращать украденную еду.
Так было бы только хуже. Взрослым нельзя верить.
Когда признаешься и просишь помощи, они обещают помочь. Ну да, ну да. Им это нравится. Доносить директору, чтобы тебя пропесочили. Доносить отцу, что тебе нужен психиатр. Они же прекрасно понимают, какая у отца психотерапия: "Встал нормально, выпрямился, нечего задыхаться, ты не истеричная баба, и хватит дергать щекой, у тебя это актерство одно. Все твои болезни лечатся без таблеток, двумя лекарствами. Во-первых, не верить, во-вторых, не поощрять". Бить не бил, только руки выше локтя стискивал, точно клещами. Если синяки, то под одеждой. Но чужие взрослые видят сквозь одежду. Им нравится. Я знаю. Им нравится смотреть на наши тела сквозь одежду. Им нравится жалеть нас, и как нас зовут, и почему мы грустим, и откуда "синячок" на плече, а потом они одеваются и требуют никому ничего не говорить. Ты не знаешь, как взрослые любят и жалеют детей. И не знай. Не надо. Но отец с его запретами больше до нас не доберется. И на мужчин мне плевать. И я заставил тебя есть ворованную еду. Было же вкусно, согласись.
Воровал я самое нужное.
Еду. Теплый шарф.
Один раз взял чужой кошелек. У мужчины. Я знал, он не расскажет никому. Не посмеет. Ещё бы.
Мне было очень страшно.
Если бы меня поймали и донесли в полицию, мой братик остался бы в чужом городе один.
Я бы молился перед каждым походом в магазин. Чтобы Господь помог. Но Господь - такой же, как все взрослые. Он не добрый. Умирай с голоду, дай умереть братику, только не воруй. Так, наверное, сказал бы мне маленький строгий Бог, такой же золотоволосый. На руках у Матери. Которая умерла и нас бросила. Я кормил брата ворованными продуктами. Говорил, что фрукты не ем. Ему не хватало витаминов, а он рос...
Надо хорошо кормить хорошего братика. Один брат - хороший, другой - плохой. Один берет себе всю грязь, чтобы другой остался святым.
Так повелось.
Зато теперь я не злюсь, я спокоен, и я возлюблю его в полную силу.
Пусть он меня убил, ничего.
Я уже не помню... кажется, я когда-то думал, будто нельзя предавать и убивать близких.
Можно, все можно.
И сегодня я - убиваю.
Сегодня я дарю свою любовь.
Любовь чудовища.
Мой братик, мой тоненький золотоволосый ангел, пахнущий домом, самым ужасным и самым родным домом, мой, мой, мой, я напрягся так, что заболело все внутри, не бойся, это я, вот-вот я буду рядом, родной мой, придавлю тебя лапой к этому большому серому камню, похожему на алтарь, и медленно, постепенно входя во вкус, буду тебя терзать. Я пожертвую тебя Миру Снов и себе. Я раздавлю твои ребра, сломаю твои руки, а может, и оторву, потому что помню, как этими прекрасными руками ты показывал мне тени птиц на стене, и в мире не было никого, кроме нас... Спасибо тебе... Я вырву твою гортань, радость моя, расколю твою золотую голову, чтобы она нежно хрустнула и я задрожал от любви, чтобы потом я катался по раздавленному телу, размазывая кровь по своей шкуре, весь пронизанный любовью, только любовью и только к тебе.
Даже в этом мучительном экстазе я сознавал, что возлюбить брата моим способом можно только один раз.
На два раза его не хватит.
Хлипкие они, эти люди.
То ли дело - мы.
Сколько раз меня убивали, малыш, угадаешь? А все же ты у меня был первый. Ты меня застрелил. Как раз в ту секунду, когда я сказал, что ты неспособен причинить мне зло.
Я крадусь среди спелых колосьев - я, громадный, следую за маленьким человечком неслышно.
Адская тень его добела отмытой души.
Твоя Тень, родной.
Зеркало твоей красы.
Иероним Босх оторвал бы меня с руками, лапами, жвалами...
Мои уроды вопят у меня в голове:
"Хотим! Хотим!"
Это не жратва для вас, тупоголовые.
Это - мне одному.
Арщщщщщ! Ловушка! Черная тварь почти с меня! Прыгнула, сшибла наземь - бью задними ногами, лишь бы когтями порвать ей брюхо - а она хитра, до брюха не допустила. Он. Не допустил. Отскакивает и кусает, отскакивает и кусает. Чую кровь, причем свою. Олух ты, Эрик. Выпустил слюни до земли, а тебя, как щенка... Этот, черный, если кому интересно, пёс. Не только в переносном смысле - пёс смердящий - но и в самом прямом.
Мой брат взвился в воздух, точно белая звёздочка фейерверка из нашего детства.
И прыгнул на спину черной твари.
Защищать меня вздумал?
Ну конечно, нет.
Раскинул руки, затрепетал, будто яичный белок в кипятке, и пожалуйста - брат исчез, а за спиной у кабыздоха белые крылья.
Какая пошлость.
Да и какие, к дьяволу, белые крылья у зверя черной масти?
Ладно, полетаем.
Бросаюсь на пса, в брюхе моем распахивается огромный рот, хватаю тварь за бок...
И тварь взмывает в небо без меня, а я плююсь черной шерстью.
"Эрик".
Голос брата в моей голове.
"Эрик, я на твоей стороне! Очнись. Часть твоей души ещё жива! Прости меня, Эрик! Вспомни, кто ты есть! Эрик! ПРОСНИСЬ!"

- А?..
Ри трясет взлохмаченной со сна головой.
- Проснись, Ришонок.
- Братик...
- Тебе кошмар снился?
Кловис в полумраке светится отраженным светом, точно маленький домашний золотистый месяц, самый родной на небе и на земле.
- Почему кошмар?
- Ты с кровати упал. Грохот на весь дом.
Кловис уже два года как не спит в комнате Ри, оберегая его сон.
Спит у себя - его комната вплотную примыкает к комнате Ива.
Иногда Кловис закрывается на ключ. И ставит туманную глухую завесу - ни изнутри, ни снаружи ничего не слышно. Непонятно, зачем такие предосторожности. Часами до брата не достучишься.
И до Ива тоже.
Ри как-то спросил, почему, и брат засмеялся: "В этом доме вечно гости, народ среди ночи ищет кто сигареты, кто - чистые носки, кто - свой меч и перевязь с метательными ножами, кто - книгу Канта, чтобы цитату уточнить, как будто "Критика чистого разума" до утра не подождет... ставлю завесу себе и Иву, только так и можно выспаться!"
Ри этого не понять.
Его переворачивают в поисках книг, мечей и носков. А он спит.
Его просят рассказать, где средство от лихорадки, тряпочный заяц (готовый сменить хозяина), карта Оплота, вино, портновский метр, молоток, мишень для ножей, оружие в виде ленты Мёбиуса (это как?), "обратные карандаши" (это что?), "поищи, где-то под тобой свитер моего напарника, он не колется и попу прикрывает, ты только никому не говори, что я его брал, а то он меня испепелит" (Ри никому не скажет, ибо сам понятия не имеет, кто прикрывает попу, кого брали, каким образом - и кто за это испепелит).
И главное - "Ри, где грибы, которые мы тут забыли в прошлый раз, когда курили другие грибы?"..
Ри никому не отказывает в помощи. Всем отвечает. Не просыпаясь.
Его трясут за плечо, чтобы подсказал, где в этом доме можно потренироваться пироманту.
А он бормочет: "Идите, тренируйтесь в банке из-под магнитного варенья". И дальше спит, как убитый.
Оставляя несчастного пироманта в раздумьях, что такое магнитное варенье.
И как оно влияет на контакт со стихией огня и пробуждение пламенного духа.
Может, если магнитного варенья нет, его надо придумать...
Может, с этого начнется новое философское учение?
Кловис говорит, что спящий Ри, даже когда его не будят, во сне разговаривает, хихикает, вскрикивает, пинается.
Только в доме Лу, под шорох волн, мальчик засыпает тихо и спокойно. Обняв подушку, набитую водорослями. Но нельзя же все время надоедать Лу...
- Что тебе снилось, Ришесть?
- Бредятина. Не помню уже.
И вправду, милосердная память отложила странный сон...
Надолго.
Чтобы напомнить о нем, когда Ри будет меньше всего ожидать этого.