Простите! Я нерадивый автор...

[inerind]

Простите! Я нерадивый автор. Вместо нового куска повествования "Меж землей и соленой волной" я вдруг "увидел" кусок из прошлого банды Пенни.
Технически это воспоминания Двойного Дэна, и мне было интересно взглянуть на Гила чужими (и даже слегка враждебными) глазами.
Я обязательно напишу нормальное продолжение. Просто меня вдруг "потянуло на лирику".

И да, забыл сказать, последнюю главу почистил слегка и вставил (потому что понял недавно), что две половины тандема, который Двойной Дэн, зовут Улыбашка и Неулыба.


Тэдди-Тыковка приходил в восторг от всего, что видел на новом месте: от книжных шкафов (заполненных пожухлыми, пухлыми от сырости книгами и почему-то черепами животных), от ванны (источающей странный запах), от вещей, забытых прежними жильцами (тронутая тлением тряпичная кукла и пара ветхих вышитых рубашек).
– Придурок, – прорычала Пен. – Еще раз услышу, как ты нахваливаешь эту грязную хибару, будешь драить ее всю – до кровавых мозолей.
– Здесь теперь наш дом? – доверчиво спросил Тэд, пропустив мимо ушей угрозу сестры.
– Временный штаб.
– А можно, я наклею на стену картинки?
– Нельзя. Нечего заниматься ерундой.
Прежние хозяева, похоже, знали толк в занятиях ерундой. На кухне печь оказалась забита пакетами с мусором и пыльными стеклянными бутылками, а сток под раковиной чьи-то заботливые руки разобрали на сегменты, да так и оставили. Два куска трубы нашлись почему-то в хлебнице, колено же пропало с концами. Воду ребята набрали в ванной, а вскипятили на спиртовке, мысленно благодаря мироздание за то, что Пен не приказала им среди ночи разгребать мусор в печи и колоть дрова.
Зато она распорядилась, кому где спать.
Будто они сами не могли решить…
– Мне достанется кровать, Тэд на сундуке устроится, мордовороты разложат диван в гостиной. – Мордоворотами Пенни называла Руфа и Гила, самых высоких и крепких ребят в команде; Гил возвышался над боссом почти на восемь сантиметров, а великан Руф Секач – на все двадцать пять.
– А двое из ларца? – спросил Гил.
– Тандем ляжет на кухонном диване.
Дэн кашлянул:
– Я, конечно, молчу, но там места на одного хватит, и то с трудом.
– Потеснитесь. Шпион должен быть худым.
Пенни оглядела упомянутого шпиона – в двух экземплярах. По уму, Дэну – обоим Дэнам –
следовало бы для поддержания здоровья набрать пару фунтов. Но тогда, видимо, они не пролезут в кошачий лаз, желчно подумал Дэн-Неулыба. О том, что благородное искусство шпионажа не сводится к цирковым трюкам и ползанью по вентиляционным шахтам, Железная Пенни не знает и знать не хочет.
– Шпион должен… – прошептал Неулыба себе под нос. – Шпион всегда должен.
Даже многострадальный шпион Железной Девы имеет не только обязанности, но и права. Например, право для разнообразия поспать дольше трех часов в сутки, и чтобы никто не пинал в бок.
Неулыба оставил кухонный диван Улыбашке.
Сам вытащил в коридор длинную лавку из кухни, под голову подложил вещевой мешок, а под спину – куртку. Такая постель выглядела не слишком уютно, зато не пахла сырым, мертвым домом.
Засыпая, он слышал краем уха, как ребята – господи, они что, вообще никогда не спят?! – поют на кухне что-то красивое, протяжное.
– «Мир Снов тебя принять не готов, никто не даст тебе хлеб и кров, твой путь мучительней и трудней, ты станешь тенью в краю теней»…
Баллада о Барже, подумал Дэн.
И о Бледном Мореходе.
Все мы с ним повстречаемся.
…Дэн-Неулыба проснулся от, как сказали бы викторианцы, «весьма недвусмысленных поползновений». А еще от холода, потому что одежду на нем уже расстегнули и распахнули где можно и где нельзя.
Двинул свое второе «я» коленом в живот, скатился с лавки, вскочил, метнулся в ванную, закрылся там.
– Не смей… Не смей, никогда, понял?!
– Настолько меня боишься? – спокойно спросил Улыбашка. Хоть бы выругался с досады.
– Не боюсь. Но лучше в ванне спать, чем с тобой.
– Привет сороконожкам передай.
Улыбашка оказался прав: сороконожки в ванной-таки водились. И мокрицы. К тому же ванная пропахла застарелой сыростью. Время от времени на Дэна падали капли – то ли из крана, то ли с потолка – точно он спал внутри гигантской клепсидры. По руке пробежало что-то мягкое. К щеке прикоснулись чьи-то усики. А может быть, и жвала. Дэн зажмурился покрепче. Спать. СПАТЬ.
Не успел он толком задремать, как Пенни забарабанила в дверь:
– А ну открыл, гаденыш!!! Я считаю до трех!
– И вам доброго утра, босс, – простонал Дэн, цепляясь за край ванны. – О боже, дай мне умереть своей смертью. Уже не прошу – в своей постели…
– Открой по-хорошему, – посоветовал Руф Секач.
– Он не может, у него лапы, – фыркнул Гил Озверелая Жуть. – Перепончатые. Он всю ночь молился Дагону и ел мокриц, а теперь и нами подзакусит.
Дэн едва справился со шпингалетом – ребята ломанулись в ванную наполнять чайник, чуть не сшибли его с ног. Все продрогли за ночь, и всем хотелось горячего. Потом Пен вытолкала подчиненных – начальство, что логично, моется первым, а простые смертные подождут. Пока чайник закипал на спиртовке, малыш Тэд своей прерывистой скороговоркой пытался объяснить Гилу, как можно вскипятить воду без спиртовки. Сегодня Тэдди картавил сильнее обычного. Перекошенные очки были приклеены к носу кусочком пластыря.
– …двухп’оцентный ‘аство’ йода, это для дезинфекции… или вот, б’осать в воду ‘аскаленные камни… а лучше всего – лучше всего окунуть ки’пич в ке’осин и поджечь…
– И бросить в воду?
– Не-е-ет, хахахахаха… Го’ящий ки’пич – вместо плиты…
– Давай это будет символ нашей банды, а? Кирпич негасимый…
Гил и Тэд, закадычные приятели, заржали дуэтом – этим только палец покажи. Дэн поморщился. Тэд был с утра особенно бодрый и радостный, наверное, сестра вчера вечером опять его побила. Тэдди всегда старался бодриться, не говорить о плохом. Чем тяжелей ему живется, тем веселее он смеется. Бывают и такие способы выживания.
Дэн-Неулыба поймал взгляд Улыбашки – пустой, лишенный всякого выражения взгляд. Не грустный, не виноватый, не злой, не влюбленный.
Влюбленный?..
Человек не может влюбиться сам в себя.
Никто не спросил, почему Неулыба спал в ванне. В банде Пенни неудобные вопросы имела право задавать только Пенни. Да и сами по себе ребята на удивление мало интересовались друг другом. Ну, Гила волновало, отчего малявка Тэд все время ходит в синяках. Но ему никто не объяснял. Гил плохо вписывался в команду. Слишком любил отыгрывать Робина Гуда и Джесси Джеймса в одном лице. Дэна раздражало его простоватое мальчишеское благородство – и не по возрасту уже, и не ко двору. Хочешь знать, что происходит с Тэдом – не задавай вопросов, подмечай детали. А хочешь помочь – забери его отсюда, увези как можно дальше, не ошибешься.
Что происходит с Дэном…
Может быть, Дэна тоже надо увезти. Как можно дальше.
Нет, Дэн взрослый, и если он пропадает, это его проблема.
А Дэн пропадал.
Он решил покончить с этой хренью сразу, сегодня же. Повезло, что хлынул ливень и на дело решили не идти.
Улыбашка и Неулыба вызвались вдвоем наколоть дров в сарае – чего хотел Улыбашка, он не сказал, а Неулыба хотел поговорить.
– Мне не нужен такой тандем.
– Какой?
– Ты знаешь, какой. Хватит лезть мне в штаны.
– Предлагаешь лезть в штаны кому-то другому?
Неулыба так хряснул по чурбаку, что два полешка отпрыгнули в разные стороны, точно спасаясь от беды.
– Осторожнее, – предупредил Улыбашка. Мягко, безо всякого насилия отобрал у второго «я» топор. – Успокойся. Поранишься.
– Тебе-то что?!
– Твои раны – мои раны. И не в тандеме дело.
– Да ладно. Хватит на меня пялиться, совсем дурак, что ли? Мы один и тот же человек. Себя хотеть нельзя – помнишь, Нарцисс хотел и дохотелся… – Дэн-Неулыба отступил на шаг.
– А кого хочешь ты?
– Тебе какое дело?
– Ну, кого?
– Никого.
– Так и знал. Тебе во внешнем мире никто не нужен.
– Нет никакого «внешнего» мира, есть просто мир.
Улыбашка покачал головой:
– Не для тебя, счастье мое.
– Я не твое счастье.
– Тогда чье? Скажи. Кому не все равно, что ты живешь на свете? Кому не плевать, чего ты хочешь? Кто знает, что тебе нравится вот так? Или так?
Дэну нечего было ответить.
Из сарая они вернулись через час.
Гил и Руф подумали, будто они там дрались; Руф сказал: «Хоть не поубивали друг друга», а Тэдди восторженно добавил, что это был бы «пе’вый случай в исто’ии», когда тандем уничтожил сам себя. Дэн-Неулыба устало подумал, что вряд ли первый. Забрался на кухонный диван, натянул дырявый плед на голову и попытался уснуть. Спать хотелось, но не получалось. Как дальше жить, непонятно. То ли напиться, то ли выпилиться, то ли больше никогда не приходить в Мир Снов. Краем уха он слышал, что делают ребята: вот вяло перебраниваются Руф и Улыбашка, вот Гил показывает Тэду простой способ, как выговорить неподатливую букву «р». Мальчишка звонко тарахтел, точно игрушечный мотор: «Дррр! Дррррр! Дрррррр!» – и мешал Дэну спать, вернее, притворяться спящим. Ладно, пускай учится.
– Дрррыба! Дрррыба!!! Пенни, ты слышишь?! Я могу! Сесдррра!
– Отвали.
То, что случилось в сарае, Дэн не ощущал как позор. Ему не было стыдно.
Было – страшно.
Он это не планировал. Перестал понимать, что творит, потерял опору, падает, падает. Может быть, сходит с ума.
Из-за ночевки в ванне он, оказывается, простыл, к вечеру у него заболело горло. Можно было с чистой совестью думать только о больном горле и о теплом питье.
Питье принес Улыбашка. Он был непривычно молчалив. Неулыба вяло подумал: части тандема неизбежно влияют друг на друга. Как сообщающиеся сосуды. Когда Улыбашка начал чувствовать влечение к собственному второму «я», тот не смог остаться равнодушным. У него выбора не было. А теперь Неулыба приуныл, и всегда веселому Улыбашке против воли передается его тоска.
Когда Неулыба полоскал горло в ванной, Улыбашка оказался рядом.
– Прости меня.
– За что?
– Зря я позволил тебе в ванне ночевать. На самом деле это не смешно. Я не хотел… Правда.
Неулыба вздохнул:
– То есть поиметь самого себя на верстаке – это ничего, нормально, да?
– Конечно, нормально, – спокойно и серьезно ответил Дэн-Улыбашка. – Это любовь, понимаешь?
– На верстаке?
– Нет, вообще. Знаешь, для других быть вместе – не вопрос жизни и смерти. А нам везет. У нас не вранье, а чистая правда. Мы вместе навсегда. Нам никто не нужен. И если ты умрешь – я умру с тобой.
– Ага. У тебя выбора нет. И у меня тоже.
– В смысле?
Дэн-Неулыба не стал объяснять, что мог бы с тем же успехом ненавидеть Улыбашку лютой ненавистью, и все равно ему пришлось бы страдать, если Улыбашку ранят, или умереть, если его убьют.
Улыбашка умный. Он бы понял все это, если бы захотел. Но он боится понять. Хочет и дальше себя обманывать. Так сильно ему не хватает любви.
– Скорее всего, ты прав, – сказал Неулыба. Ткнулся лицом Улыбашке в шею. – Судьба у нас такая.
– Ты привыкнешь, – пообещал Улыбашка. – Ты – моя тень, а тень видит темные стороны вещей. И забывает про светлые. Не бойся. Я буду твоим светом.
Ага, подумал Неулыба. Лампой в глаза.
А самое горькое – он жалел Улыбашку. Жалел, понимал и любил. И нуждался в его объятиях. Не мог от них отказаться, хотел раствориться в оранжевом ласковом тепле, которое человеку положено только до рождения.
И растворился.
Деться все равно некуда.
От себя.
Разум сигнализировал «wrong way» – да, разум, да, неверное направление, я в курсе, спасибо, едем дальше.
Если бы любовь была трассой, дорожные знаки, разметка и ограждение существовали бы на ней для галочки, никак не влияя на мчащиеся в пропасть автомобили.
Улыбашке повезло. У него не было ни внутренних ориентиров, ни страха перед будущим. Он не осознавал и осознавать не хотел, что в обоих мирах есть вещи более важные, чем его желания. Он был красивый. Такой красивый… Изо дня в день делал то, что ему нравилось. Или то, что сулило выгоду (и в итоге – новые удовольствия). А все остальное время он спал.
Неулыба стал бы таким, если б мог.
Но в их тандеме все ненужные для нормальной жизни качества достались ему.
Плотно прижимаясь к нагому сонному Улыбашке под ветхим оранжевым пледом, Дэн погружался в дремоту под синхронный стук – то ли двух сердец, то ли все-таки одного, не поймешь.